О сложении и вычитании

В каждом, самом замечательном, самом умном и самом любимом (особенно - самом любимом) человечке обязательно имеется одна гадкая особенность - он уходит. А он всегда уходит. На несколько часов - в магазин за йогуртом; или на месяц в другой город на другом конце страны, чтобы повидаться с родителями; или навсегда, чтобы продолжить свое движение по своему собственному пути - в той точке, где ваши дороги расходятся надвое. Очень хочется сделать с этой обидной данностью что-нибудь... Обогнать ее, отменить, перехитрить, обогнуть по кривой дуге, так, чтобы не заметила. Но... когда человек уходит - воздух рядом пустеет и на том самом месте, где ты обнаруживал возле себя упругое объемное тепло - образовывается звенящая пустота - холодная дыра в пространстве, на которую не опереться и не обнять. Так и ходишь по пустой квартире - с зияющей пробоиной возле бока. Сквозит. И вообще очень холодно и странно.
И так и будешь ходить, пока не зарастет новыми музыками, повседневными приятными делами, книгами или самой собой - молчащей в прозрачный воздух вечера, через окно, спрятанной в плед и кружку чая.
В этом для меня трагический и злой недостаток врастания любви. Я без врастания пока не умею, хотя иногда и вру сама себе хвастливо, что у меня получается. Я бы всех своих любимых носила везде за собой, где-нибудь в потаенной двери в Междумирье, где мы всегда - все вместе и в зоне действия и близкой досягаемости - протяни руку и погладишь любимого по плечу, по ладони. Откроешь дверь, соскучившись - и вот вы, втроем, опять сидите в маленьком пустынном кафе возле художественной мастерской. Львов. Прошлое лето. Братья. (100 процентов душевной безопасности). Пьете уже который чайничек чая на всех и делаете смешные фотографии.
Москва, я прячу глаза от песка и солнца за любимые красные очки, когда велосипед выносит меня с асфальтированной дороги на проселочную. Странная Москва - вроде бы центр города, а кажется, что вот-вот за высотным домом откроется щербатый бревенчатый бок деревянного дома. И мы тогда еще, кажется, отлично друг друга понимаем и очень друг другом дорожим. Очки разбились, но он их склеил. Очки потом разбились еще раз, уже в Питере. И уже навсегда.
Бутылка вина, ночь, моя кухня. В. вот-вот уйдет, а я останусь одна, хмельная и в темноте. Но пока мы пьем при свечах, едим сыр и разговариваем. В такие моменты разве что-нибудь еще может втиснуться в этот до краев заполненный счастьем отрезок времени? Мне остались фотографии с того дня, я могу их пересматривать.

Я закрываю дверь. И каждый раз, когда я закрываю дверь и моей квартиры мне становится нестерпимо много, я учусь обретать сама себя заново.
Хэй, привет, как ты там? Лучшее, что я сейчас могу сделать для нас обоих - отойти в сторону. И я отхожу - сердцем, мыслью и всей собой. Хэй, я тут в институт поступила, проводила маму в аэропорт, написала три новых рассказа. Иногда мне снятся сны о войне. Иногда - о чудесных зеленых садах без единого цветка. И ни одного - о тебе.

@музыка: Of monsters and men

@настроение: Много сердца и всё ноет

@темы: стайный принцип

---

Последняя часть Балерин-Буто.

Я поехала на дачу и взяла с собой купальник, а надо было брать зонтик и резиновые сапоги. Хотя, в общем-то, все весьма неплохо сложилось, потому что на протяжении двух недель я валялась на диване в обнимку с кошкой, ела пироженки и печатала, печатала, печатала. Видимо от переизбытка кислорода и одиночества, меня нехило галлюцинировало... поэтому, неплохо вышло.

Заключительная часть. Балерины-Буто

...Повинуясь неясному импульсу, он потянулся рукой прямиком к видению. Внутри кольца, как изображения калейдоскопа, с каждым проворотом менялись узоры. Пестрые, как персидский ковер, блестящие, как камушки-стекляшки. Тем не менее, послушные под его пальцами, как будто та невидимая нить из его детства так и оставалась одним своим концом в руках у него, у Никиты. И сейчас он совершенно точно знал, о чем следует спросить у божественного проектора.

Их нервный вечер; молчаливый ужин… Вот Сказочник выходит из машины начальника, подавленный и погруженный в себя – старается не встречаться глазами с ним, а значит – злой. Картины отматывались назад, одна за другой. Вот, они в той страшной квартире – Женя склонился над сжавшейся в углу худой фигурой… которая и была его ночным гостем. Тем самым уродцем в платье балерины и с дурацким бантом на голове… Он прищурился, чтобы точнее поймать зрением видение в небе… провел пальцем по солнечному кругу, вращая колесо, придавая ему ускорение. Лев на секунду остановился, следя за его жестом, и, прижав корпус тела к дуге колеса, пустился бежать снова. Колесо крутилось. Картины менялись. Шел обратный отсчет… Далеко за тот момент, когда в дверь их сыскного агентства постучалась заплаканная дама в шляпе с широкими полями. И даже за тот момент, когда был убит ее муж. Нелепая, очень неэлегантная смерть для преподавателя танцев – получить цветочным горшком в темечко… А вот и их недавний знакомый, ни коем образом, конечно, себя не напоминающий. Вообще не имеющий ничего общего с человеком, даже с той его страшной карикатурой, которую он встретил этой ночью в собственном доме. Тем не менее, Никита знает, что это он. Точно так же, как знает, что именно он сам скажет завтра на работе Главному. Сейчас он может узнать вообще всё – всё, что ему хотелось бы знать. Но ему не хочется ничего, ей Богу, кроме, пожалуй…

- Не оставляй меня больше, пожалуйста. – Попросил он хрипло, не зная толком, к кому именно обращается – к видению в небе, к воспоминаниям или к самому себе. К высшим силам? Он всегда верил в них довольно смутно. Расплывчато… - Я сделаю всё, что угодно, только не уходи больше никогда! Что мне сделать?
Лев остановился – «пленка» кончилась и картины в круге застыли. Теперь их в пустыне было трое – растерянный мужчина (хорошо, что он не видел себя со стороны, ах, как хорошо, потому что, наверняка, стыдное было бы зрелище), большая африканская кошка, сотканная из солнечного света и темно-зеленый змей, кусающий себя за хвост. Змей, вписанный в круг. Круг замкнулся. А он всё понял. Куда больше, чем хотел и Хотел Бы. Тот зверь, как оказалось, так и живет в нём – черный и глухой, озлобленный на владельца за невнимание. Он всё это время спал, изредка царапал, скреб по сердцу огромной когтистой лапой и звучал в нем, монотонно и все чаще голосами извне. Голосами таких вот, как Вилицкий.
Никита злился и ненавидел – себя, зверя и Сказочника. И, кажется, тяжело болел на протяжении всей своей жизни, но упорно этого не замечал.
Чернота в груди разрасталась, зверь вставал на мускулистые лапы, распрямлял плечи, вытесняя воздух из легких, давил на сердце, не давал дышать, думать и чувствовать что-либо кроме самого себя. Занял почти все тело, разлился мутным тяжелым потоком от головы до пят. Стал уже ростом с него самого.
«Сейчас… еще немного и я сам превращусь в зверя. Меня не будет, а будет одна лишь моя беспросветная, жуткая, едкая тоска».
Небо чернело, коптилось, как пленка, попавшая в огонь, как резина, вздувшаяся на костре. Ладно – не было сил дышать; но дышать уже и вовсе было нечем. Запах жженых автомобильных колес повсюду – внутри него, в горле, в желудке – будто бы он только и питался этой масляной горечью. Она скрипела на зубах, опускалась на глаза, как покрывало, отнимая остатки желтого и охристого, золотого и подвижного. Ни льва, ни змея, ничего живого. И идти некуда – тьма уже не только внутри него – воздух сам окрасился в чернильные сумерки, какие бывают только на юге.
«Я же в пустыне» - Думал Никита - «скоро начнется ночь, а затем и буря, холод… И я уже никогда не проснусь».
А впрочем – зачем. Ему все больше усилий приходилось прилагать просто для того, чтобы помнить, зачем он здесь, кто он и какие цели привели его в это пустое и безжизненное место.
- Эй, господин следователь!
Голос вывел его из мучительного транса. Острая, режущая боль, раздирающая грудную клетку, сковывала движения, и Никита поддался вперед, на крик, стремясь выпрыгнуть из этого невыносимого ощущения. Голос раздавался из плотной завесы пузырящихся сумерек… подвижных… Как сгустки в массе сине-черного воздуха плавали гибкие силуэты. Единая материя с потемневшим пространством сна - они то вырисовывались отчетливо, то снова растворялись в нем. И Лисов, ощущая себя мухой, случайно опустившейся на подтаявшее желе, рванулся прямиком в толпу плавно-движущихся фигур. Рванулся… и, почувствовав пружинящее сопротивление воздуха, побрел, опустив голову и отталкиваясь руками от пустоты…
Они, молча, как голодные хищники, нацеленные лишь на одно – убивать, двинулись за ним. Плотным тихим и липким кольцом окружили его, не давая вырваться из этого чернильного оцепления. Лица их, не имеющие глаз, гладкие, как яйцо, образовывали впадину на том месте, где мог бы быть рот. Рот двигался – они говорили, как будто бумага шелестела на сквозняке. Напоминающие головастиков, слепые, с ротовой щелью, они смыкали свой хоровод, отупевшие и тяжелые.
«Именно так и выглядят живые мертвецы» - думал Лисов. – «Тяжелые от свернувшейся кровяной массы, раздувшиеся от гнилостного газа, неповоротливые кожаные слизни».
- Останься с нами. – Теперь он слышал их голоса – приглушенные, сиплые – воздух едва проходил сквозь опухшие горловые связки. – Зачем тебе уходить? Зачем? Зачем? – Повторялось в отдалении.
- Пошли прочь. – Процедил сквозь зубы Лисов, стараясь не дышать лишний раз.
- Нет дома у неверующего. – Заверяли его голоса - мужские, женские, а то и вовсе бесполые. – Тебе никуда не нужно. Тебе ничего больше не нужно. Здесь ты сможешь успокоиться…
А ведь действительно – в холодном склизком озере теней боль в груди притихла, как если бы на горячую кожу лег ледяной компресс. Песчаные равнины в полумраке казались залежами застывшего бетона, а местные призраки – пластиковыми клонами, жуткими в их безжизненной монотонности. Один силуэт, выгибающийся при неровной ходьбе, второй силуэт, третий… Армии безликих фигур, одноцветных солдатиков дешевой работы.
Ощущения в его собственном теле казались отдаленными, будто он находился под сильнейшим анестетиком. Голова - тяжелой, как после болезненного похмелья, когда из мглы сонного разума грозятся всплыть неприятные воспоминания, а ты давишь их из последних сил и просишь отсрочки у памяти. И кажется, что ты уже никогда не почувствуешь себя хорошо… Думать было тяжело. Думать было больно. Да и о чем? Чего он хотел, куда двигался?
- Детектив, где вы там? Ваш кофе уже давно готов и стынет.
- А? – Никита вздрогнул, как от резкой зубной боли. Голос, еще недавно казавшийся таким теплым и живым, теперь казался раздражающим, излишне громким. Что от него хочет этот невидимый человек? Почему сейчас?!
- Нет, стой, остановись… - Первая тень, темно-фиолетовая, отвратительно маслянистая, как гематома, упала на колени – крепкие жгуты-пальцы обвились вокруг его голени. – Не слушай. Не слушай ни-че-го!
«Ты ничего не хочешь знать» - всплыла в его памяти фраза. Чья она?
Отрезвляющий, как бодрящая пощечина, такой родной, такой истошно-живой, настоящий аромат ударил в ноздри, как вода – когда засыпаешь в ванной и просыпаешься за несколько мгновений до того, как уйти с головой. Крепкий, объемный и… чистый. Во всем окружении кишащих, как живые резиновые шланги, единственно цельный, как ствол дерева (какая уж там соломинка для утопающего), как скалистый берег. Поток густого аромата кофе поймал его и подхватил, как объятия священной горечи.
- Стой, немедленно прекрати, прекрати ощущать! – И вот уже вторая, а за ней и третья мертвая фигура кинулась ему под ноги, мешая двигаться за пленительным, оседающим на языке вкусом-запахом. Они уже не роптали вкрадчиво, они рычали, гудели, как опрокинутое осиное гнездо.
- Просто продолжайте движение. – Зовущий его голос раздавался куда тише, но столько в нем было уверенности и вместе с тем покоя…
- К тому же мой кофе готов. – Пожал плечами Лисов, силясь разжать губы в улыбке.
Каждое движение давалось через силу, казалось – он провел в оцепенении целую вечность. Но где-то в безызвестности, в пустоте, за краем сновидения, его ждала его чашка кофе, а пар от нее плотной дымчатой лентой тянулся через головы безликих тварей, к самому его лицу, как путеводная нить.
- С дороги! – Никита прикрикивал на них, как на бродячих собак, в нерешительности замерших, не уверенных, стоит ли бросаться на этого путника или лучше не рисковать. – Пошли вон!
И они расступались, издавая сердитое глухое рычание все реже и тише. Запах кофе же становился все отчетливей…
В какой-то момент Лисов понял, что его раскаленная пустыня, полная движущихся покойников, осталась позади. А он сам… где находится он? Уловить окружающую обстановку, хотя бы какие-нибудь предметы… как и пол (землю), на котором он, по логике, должен был стоять, не получалось. Их не существовало.
«Я нахожусь в пустоте» - Констатировал следователь, понимая, что это, пожалуй, именно та мысль, от которой стоит начать сходить с ума… И сразу же, к своему счастью, обнаружил, что глаза его улавливают знакомые очертания – в мутном, блеклом пространстве проступили контуры. Коридор его собственной квартиры, только несколько видоизмененный, змеился, изгибался, как резиновая труба; огромное кухонное окно неторопливо проплывало мимо, успев выхватить очаровательный вид – живые полипы заводских башен сквозь стекло, ядовито-фиолетовый дым и жизнерадостное солнце сквозь него – восходящее утреннее солнце.
«А в реальном-то мире утро. Отличное солнечное утро» - подумал он с тоской.
Знакомая до каждой шероховатой трещинки в стене квартира воссоздавалась, как паззл из разбитой мозаики. И все же, все же… Что это за полосы тумана, нависшие над потертым у двери линолеумом, почему стены приобрели свойства односторонних зеркал и теперь он попеременно видит в них то свое офигевшее отражение, то безликие силуэты, безжизненно бредущие за ним? Кто этот мужчина, в конце концов, восседающий возле маленькой газовой плитки? На плитке – керамическая турка, в турке, очевидно, его кофе. Фигуры продолжали плыть по воздуху, в сгустках тумана, меняться местами, растворяться и вырисовываться обратно. Огонь на конфорке – и тот вел себя странно. Недоверчиво поглядывая на Никиту маленькими рыжими глазами, он хмурился, затихал, пригнувшись к самой металлической розетке… а затем снова взмывал едва ли не к самому потолку, показывая Никите оранжево-голубой язычок молодого пламени. Кофе в турке увлеченно танцевал, да так, что та ходила ходуном под его кипящей радостью. Разведя руки над пышной кофейной пеной, человек, напоминающий своим видом классического шамана из какой-нибудь северной сказки, уговаривал кофе успокоиться и вернуться в глиняную емкость. Никита пригнулся – над его головой пролетел раскачивающийся на длинной нитке амулет из перьев, цветов и разноцветных бусин. В центре композиции бешено вращалась обыкновенная швейная игла.
- Вы не видели мои часы? – Прозрачный человечек ростом под полтора метра застыл перед ним, покачиваясь. Глаза его были закрыты, а пижама в синий горошек ненавязчиво намекала на то, что он, в общем-то, спал.
- Они полетели… Туда. – Лисов растерянно ткнул пальцем в недра бесконечного коридора, который грозился вот-вот растаять.
- Мое время так быстро летит, так летит… - Вздохнул сомнамбула и, пройдя детектива насквозь, двинулся в указанном направлении.
- О, несчастный, он стремится держать свое время даже во сне. Поэтому и не может нормально отдохнуть.
Никита закружился на месте, пытаясь определить, откуда раздается голос. Голос раздавался из высокой старой вешалки. Открывая черный чугунный рот, она укоризненно качала «головой» с изящно изогнутыми крюками.
- Э. – Изрек он, размышляя, не стоит ли извиниться перед домашней утварью за тот факт, что он ежедневно вешает на нее свое пальто.
- Чего ты встал? Не слышишь шорох?
- Слышу.
Из расплывающейся темноты раздавалось шуршание и скрежет, будто бы преследующие его твари бежали на нескольких конечностях, как полчище крабов.
- Нашел время со сновидцами разговаривать! Пора вставать, Никита! – Вешалка вздохнула. – Ты всегда трудно просыпался. Помню, когда ты был маленьким мальчиком…
Из-за угла показались длинные, неестественно изогнутые ноги. Стремясь набрать скорость, существа действительно передвигались на четырех конечностях, как гимнасты, послушно вставшие «на мостик». Головы их на вытянутых шеях внимательно следили за дорогой. Никита почувствовал, как в нем закипает раздражение. Ему надоело удирать от карикатурных уродов по зависшему в бесконечности тоннелю. Слева, через ряд прозрачных зеркальных стен, его ждал невозмутимый шаман, склонившийся над кофейной туркой. Казалось, происходящее его нисколько не удивляет. Его широкие плечи, длинные седые волосы и даже расписанная свободная рубашка излучали покой. Лисов, нахмурив светлые брови, принял боевую стойку и приготовился к атаке.
- Перестаньте, детектив! – На этот раз скрипучий старческий шепот настиг его прямо над головой. – Нехорошо заставлять себя ждать. Между прочим, кофе был сварен специально для вас. А вы, вместо того, чтобы поспешить, собираетесь упражняться в боевых искусствах. Я бы, на месте вашего кофе, обиделся.
С ним говорили назидательно, с высоты прожитых лет. Поверив своему слуху, можно было бы ожидать, что говорящий – старичок с белоснежной шевелюрой и длинной окладистой бородой. Но, нет, с ним беседовал огромный паук-крестоносец. Раскачиваясь на тоненькой ниточке, он, разглаживал лапками короткие усы, очевидно совершая утренний туалет.
- Но я… - Лисов снова почувствовал приступ надвигающейся истерики. Несколько минут назад его отсчитала старая вешалка, а сейчас нотации ему читает огромный пыльный паук.
- Идите, идите, господин следователь. И поучитесь хорошим манерам у своего друга – он никогда не забывает пожелать мне хорошего дня, встретив меня утром за холодильником.
- Все то здесь на стороне Сказочника. – Проворчал Никита, делая несколько шагов назад.
Паук деловито перекинул шелковую нить на другую стену и, не отвлекаясь более на Никиту, принялся плести сеть. Через несколько мгновений первая студенистая рука коснулась крепкой паутины. Существо с неистовством принялось дергать крепкие переплетения.
Шаман, тем временем, обзавелся компанией. С двух сторон от него уселись гигантская серая сова и слегка потрепанный ворон с белым крылом. Огонь, выключив на конфорке газ, сполз на пол и примостился недалеко, но так, чтобы ни с кем не соприкоснуться. Кофейная турка перекочевала в заботливые сильные руки и через несколько секунд содержимое ее уже уютно дымилось в коричневых щербатых чашках… А в следующий момент к ним присоединился и Женька. Седовласый мужчина передал ему в руки кружку, и Сказочник почтительно поклонился, будто бы получив величайший из даров. Прикрыв глаза, с довольной улыбкой, он прикоснулся губами к керамической каемке. Лисов почувствовал острый приступ зависти. Минуя прозрачные стены, он все отчетливее узнавал свою квартиру. Видимое за его спиной исстиралось. Твари из его кошмара, едва почуяв кофейный аромат в воздухе, прекратили рвать путину и с визгом бросились прочь, как фольклорные черти от ладана. За спиной у Сказочника всходило солнце. Исполинские птицы, скрестив ноги на подобии буддийских монахов, пели протяжную песню на неизвестном Никите языке. Огонь вытянулся едва ли не к потолку и принялся танцевать. Сказочник и длинноволосый мужчина о чем-то оживленно беседовали, прерываясь лишь для того, чтобы сделать очередной глоток черного напитка. Иногда Женька смущенно щурился и опускал глаза… А потом появилось оно.
То самое существо в балетной пачке почтительно склонило голову перед шаманом и, обойдя его за несколько метров, пригибаясь к земле, почти подползло к Жене.
- Пошел прочь от него!! – Рявкнул Лисов и бросился вперед, пролетая оставшиеся стены слой за слоем. Видимость становилась все отчетливей, но компания кофеманов его по-прежнему не видела и не слышала.
Балерина вытащил из своей сухой шевелюры огромную черную розу из тканевого материала и с подобострастной рожей протянул ее Сказочнику. Не забыв в поклоне почти лечь на пол. А что же Вилицкий? Со снисходительной полуулыбкой, ну просто королева Англии со своими подданными, он кивнул и, величественно прищурившись, забрал цветок… А затем поднял единственную нетронутую чашку с кофе и поднялся с пола.
- Моя огромная благодарность вам. – Женька кинул на шамана серьезный взгляд. – Если бы не вы… в общем, я уже не знал, как его будить.
- Как-как – Пожал плечами серебристоволосый. – Хорошим крепким кофе, конечно. Ну что, нам пора, по всей видимости? Собираемся? – На этот раз он уже обратился к своей зооморфной братии.
Песня оборвалась.
С оглушительным звоном разбивая последнее препятствие в виде тонкой корочки застывшего воздуха, детектив влетел… в собственную кухню.
- О, ты уже проснулся? Доброе утро, Никита. – Сказочник, широко улыбаясь и излучая стопроцентную концентрацию жизнелюбия, протянул ему на вытянутой руке небольшую чашечку. – А вот и твой кофе, в таком случае.

***
- Черт, одна из причин, по которым я до сих пор терплю тебя в своей квартире – это кофе. Охренительный кофе! – Никита Лисов, проснувшийся ранним утром, по обыкновению был грубым и взвинченным. К вечеру от этого его настроения, Сказочник знал, не останется и следа.
- Это не я готовил.
- Как – не ты? А кто? – Никита ошалело завертел головой, как будто пытаясь решить – разозлиться ему или не стоит пока. – Кто здесь? Ты что, уже наприглашал гостей с утра пораньше?
- Мне помогали духи. – Загадочно сообщил Женька.
- Надеюсь, это метафора. - Никита запустил пятерню в волосы. – Твою мать, это самое дикое пробуждение на моей памяти. Представь себе, я едва помню, как ложился спать… и совершенно не помню, как проснулся. Такое ощущение, будто бы я выпал из сна прямиком на кухню. – Он покачал головой. – И чувствую себя так, будто не спал, а целыми днями где-то бегал и сражался с монстрами, как герой из компьютерной локации.
- Ты вчера был таким раздраженным… Не удивительно, что ты не выспался. – Сочувственно покосился на него Вилицкий. – Ты пей, пей кофе. Он поможет тебе прийти в себя.
- Голова кружится. – Никита прислонился к косяку плечом. – Когда-то такими моими пробуждениями заканчивались вечерние попойки.
- Может быть, тебе приснился плохой сон? – Женя говорил осторожно, будто бы ступал по непрочному декабрьскому льду, прощупывая перед собой каждый сантиметр поверхности. – Ты помнишь хоть что-нибудь?
Никита поморщился и перевел взгляд на окно. За стеклом гигантское пятно янтаря расплывалось над густыми темными облаками. Резкий контраст между темным небом и ослепительными каплями солнечного света, пролитыми на землю отрывистыми мазками. Разновидность погоды, которая никогда не могла оставить его равнодушным. Из открытой форточки тянуло озоном и асфальтовой пылью – собиралась гроза. Серый дым из заводской трубы, как из толстой сигары богатого промышленника, поднимался в низкое небо и смешивался с пепельной лентой новорожденных туч. Заспанные прохожие в темных однотонных одеждах брели вдоль по тротуару. Весь этот пейзаж смутно напоминал ему… что?
- Да, скорее всего.
- Не помнишь?
- Нет. – Лисов поморщился, как от зубной боли. – Правда, Жень, голова раскалывается… О. Когда это ты успел?
Он рывком схватил за запястье растерявшегося Сказочника намного раньше, чем тот успел спрятать руку за спину.
- Я говорил тебе, ты просто не помнишь.
- А чего дергаешься? – Лисов подозрительно уставился на друга. - Что такое?
Женька возмущено фыркнул.
- Твоя профессия неизлечима.
- Моя бывшая профессия, прошу заметить. – Никита, тем не менее, не сводил пристального взгляда со Сказочника. – Никогда не мог понять логики твоих татуировок. Такое ощущение, как будто ты выбираешь их в хаотичном порядке и не глядя. Вот начерта тебе эта… - Он развел руки в сторону, выражая жестом то, что у него просто нет слов, чтобы охарактеризовать эту безвкусицу. – Что за готические мотивы?
- Поверь мне, у каждой моей татуировки есть сокровенный смысл. – С присущим ему высокомерием заявил его сожитель, закатывая глаза.
- Роза на руке – это, прости, ну уж совсем пидорщина.
- Не помню, чтобы когда-нибудь мои рисунки вызывали у тебя такую антипатию.
- Ну да. Просто этот подошел бы какому-нибудь… трансвеститу! – Яростно выпалил детектив, сам, впрочем, не понимая, с чего он так завелся. – А вообще у меня такое ощущение, что я что-то подобное где-то видел.
- Где же? – Склонил на бок голову Женя. – Где?
- Да откуда я знаю?! Мало ли информационного мусора ежедневно проходит сквозь мою голову! Вот я даже сон свой не…. – Он замолчал.
Сказочник с интересом наблюдал, как лицо следователя меняется.
- Никита..?
- Я вспомнил, что мне снилось. – Лисов застывшим взглядом уперся в стену, а посему не мог видеть, как сбило дыхание у Вилицкого.
- Ч-то?
- Мне снилось, что я знаю, кто убил нашего клиента! – Никита довольно оскалился.
- Ты имеешь в виду – мужа нашей клиентки? – Недовольно поправил Женя. Оставшиеся от бывшей работы манеры Никиты периодически вызывали у него тоскливее недоумение.
- Представляешь, мне приснилась вся предыстория этого происшествия, как если бы я наблюдал за его жизнью со стороны! – Он расхохотался. – А ведь как все красиво сложилось. И не придерешься. - Никита постучал пальцами по столу. – Забавно, а ведь никому из нас не пришло в голову проверить…
- Да, потому что вы все сразу же решили, что нашли надежного подозреваемого.
- Знаешь, он, между прочим, был психопатом.
- Нет, не был.
- Нет, был.
- По-твоему, я тоже психопат? – Выдвинул Женя свой любимый аргумент.
Никита какое-то время помолчал.
- Да.
- Эй, раньше ты отвечал по-другому!
- Ну, мы только начинали общаться, и мне нужно было поддерживать видимость вежливости, ведь ты мог обидеться.
- Я и сейчас могу.
- Да, но тогда тебе было, где жить. – Никита фыркнул, довольный победой.
Женя ухмыльнулся, покачал головой.
- Ты помнишь что-нибудь еще?
- А разве этого не достаточно?.. Эм, а может быть, это ты поворожил? Признавайся. Я вчера наехал на тебя за бездействие и ты…
- Нет. Правда, нет.
- Да я шучу. Хотя… Знаешь, а ведь приснившаяся мне история и правда могла иметь место быть. Может, поэтому я ощущаю себя таким разбитым? Всю ночь мой чертов мозг вместо того, чтобы спать, работал в полную силу. И вот… такое бывает, психолог?
- Бывает. – Кивнул Женя. – Таблица Менделеева тому пример. В любом случае, вам стоит проверить и эту версию тоже.
- Обязательно. – Посерьезневший детектив кивнул. – Только допью свой кофе и окончательно приду в себя. Посмотри, какой восход красивый… Моя интуиция подсказывает мне, что сегодня будет великолепный день!
- С каких пор ты веришь в интуицию?
- А поживи с мое в одной квартире с тобой. Еще и не в такое поверишь…
- Да. Я с собой всю жизнь живу и ты не представляешь, что со мной творится.

- Сегодня будет великолепный день, Никита. – Произнес Сказочник, глядя, как его охваченный ажиотажем друг, чертыхаясь, пытается выгнать сонного кота из-под своей Ауди оттенка металлик.
С высоты восьмого этажа просыпающийся город казался таким трогательно-беззащитным. Солнечный свет, коим были охвачены стены, крыши домов, превращал одноцветные многоэтажки в чудесную мозаику. Дороги заполняли автомобили всех цветов радуги. Во двор высыпали дети под бдительным и неусыпным контролем старушек. Женька зажмурился и изо всех сил втянул в себя утренний воздух. Все сложилось довольно неплохо. Не без помощи своего старинного друга, он смог вывести Никиту из самых глубоких слоев его подсознания и вернуть того в целости и сохранности в его привычную реальность. В целости. И сохранности. Эта непробиваемая психика упорно сопротивлялась любым возможным изменениям и уж его этот факт должен был расстраивать больше, чем кого бы то не было. Так почему он чувствует такое облечение? Жене казалось, что он сражается с самим собой.
- Плохо дело, парень. – Грусть заполняла его, как цвет реактива – лакмусовый листок. – Так ты свою задачу здесь не выполнишь.
Здесь… Правда была в том, что ему было слишком хорошо здесь.
Он одновременно тянул Никиту в свой мир и в глубине души изо всех сил надеялся, что тот будет сопротивляться.
- Ты достоин презрения! – Ткнул он пальцем в свое отражение в окне. Отражение не испытывало ни малейшей вины и смотрело на него непроницаемой смазливой физиономией. – Плохой, плохой демиург! Уффф… - Он прокрутился на одной ноге. – А еще Балерину отсчитывал.
Он втянул губами остатки кофе, приготовленного по особому рецепту шаманом. В сопровождении этих солоновато-сладких капель быть откровенным с самим собой было проще.

***
- …и потом, ты представляешь, мы с шефом едем по этому адресу и… Женя, ты слушаешь?
- Да, конечно. И поддерживаю тебя в твоей радости.
- Ну да, ну да… Хм. Мне жаль, что тот странный парень погиб. Он действительно был невиновен и…
Женя почувствовал, как горечь заполняет пищевод.
- Не надо, хорошо?
Он изо всех сил старался разделить Никитину радость, ему нравилось видеть его в таком приподнятом настроении. Он честно боролся с собственным унынием.
- Как скажешь. – Никита с воодушевлением поедал салат. Он сделал скорбный вид и с удвоенной скоростью зажевал свисающий изо рта укроп. – Мне правда жаль. А начальник спрашивал, почему ты не приехал. – Попытался он подойти к другу с удачно рассчитанных позиций. – Говорил, что справедливо было бы всем вместе отпраздновать победу. Я помню, я вчера наговорил тебе всякого… Я надеюсь, ты понимаешь, на самом деле я очень ценю все, что ты для нас делаешь… Эй!
- Что такое? – Женя выплыл из своих аморфно-тоскливых дум.
- Почему мне кажется, что этот паук смотрит на меня с осуждением?
Женя впервые за вечер широко улыбнулся.
- Тебе кажется. Я думаю, он тоже с интересом слушает твою историю.
Никита, удачно раскрывший дело, выглядел влюбленным в жизнь. А это значит, что изо всех сил он будет стремиться сделать всех вокруг себя не менее счастливыми. В первую очередь, конечно, перепадет Сказочнику.
- Жень, а почему бы нам не открыть по бутылочке пива? Там, в холодильнике, кажется, оставалось пару бутылок? Женька!?
Сказочник на пару мгновений утратил связь с реальностью. Он стоял лицом к открытому окну и одновременно смотрел на мир… и вглубь себя. Там, где сегодня совсем недавно восход выбеливал дома на горизонте, сейчас закатное солнце, как грейпфрутовый сок, заливало небо неровными пятнами. На фоне розовой и бордовой завесы чертил полосу самолет – его черный маленький силуэт уверенно двигался по направлению к самому солнцу.
«Прекрасный, прекрасный человеческий мир. Столько красоты; исцеляющей любую душевную боль, красоты».
Он вспоминал Балерину. Сердце его, отогретое, пропустило удар. Роза, проросшая у самого сгиба локтя, потеплела, нагреваясь. Давая понять – его тоже помнят.
«Жестокий, но удивительный мир. Настоящий дикий сад».
- А тащи свое пиво. – Махнул рукой Вилицкий. – Глядишь и спать ты сегодня будешь лучше.
- Ну, знаешь, я не против получить еще пару откровений во сне.
- Что? Что я слышу, Никита! Мне как будто уже не хватает твоего скептицизма.
- Погоди бояться. Вот начну раскуривать фимиам каждый вечер в своей комнате, тогда и начинай паниковать. – Лисов привычным жестом откупорил железную пробку. – Ну что, за окончание истории?
- Да. Удачная сказка получилась…
- Чего ты там бормочешь себе под нос?
Гулко звякнули стеклянным боком пивные бутылки. Никита с удовольствием закурил и выдохнул дым к потолку. Ветер осторожно приоткрыл форточку и всколыхнул занавеску.
- Нет, ну я же не утверждаю, что наш мозг не способен на нечто большее, чем то, о чем известно людям… - Продолжил следователь. – Можно называть это откровением, можно – работой подсознания… и тем не менее…
«Мне правда будет не хватать твоего скептицизма. Пока он нужен тебе – тебе нужен я».
Воздух на улице торопливо синел, наполняясь тем запахом, каким может пахнуть вечер в начале сентября. С хрустящим щелчком хлопнула рама.
-… а еще я думаю, что наш мозг способен…
Разбивая глубокую лужу на тысячи брызг, под окнами с шелестом прокатился автомобиль. Желтоглазой шеренгой проснулись фонари. Сказочник прищурился от переполняющего его ощущения уюта. По коже прошел горячий озноб, поднялся по груди и заклокотал в горле теплой волной.
-… и может быть, мы с тобой не так уж и отличаемся друг от друга? В смысле, наши верования. То, что ты называешь душой…
В стекло ударила капля и косой линией застыла, перечеркнув силуэты антенн. Серебряным по темно-синему.
-…в любом случае, я рад, что ты есть в моей жизни. Ты и вся эта твоя мистическая дребедень. Да… Пусть будет.

@темы: Сказочник, сказки

---

Потому что

Когда меня в очередной раз спросят, почему я горжусь своими братьями:

[2:36:27] Stahl: и я отвергаю смерть как адекватную причину для расставания

@темы: стайный принцип

---

Ай да я.

А кто сдал все экзамены и с честью выдержал все испытания этого лета? ; )

---

Как я страшно плакала во сне. Наверное поэтому сейчас уже не могу.
Дорогая, доброго пути тебе. Мне жаль, что тебе пришлось испытать столько боли перед тем, как уйти от нас.
И еще, я не хочу возвращаться в дом, где тебя нет. Не сейчас и не скоро.

Мне кажется, что это не правильно, когда вот так. И мне все время хочется кому-то высказать за тебя, потому что это же не правильно. Самое страшное, наверное, что в этой суровой правде жизни есть какая-то дьявольская несправедливость - никто ничего не смог сделать. И еще я всегда думала, что жизнелюбивое существо с доброй душой никогда не умрет мучительной смертью. И это тоже не правда.
Я не знаю, что сказать ни себе, ни тем более... Короче я снова совершенно бесполезно вместилище боли - своей и чужой.
Любить кого-то - это всегда ловушка. Без вариантов. Потому что больно будет при любом раскладе. Ах, как страшно любить. Пожалуй страшнее, чем умирать самому - хоронить окаменевшее тело любимого существа.

От этого хочется спрятаться. Но некуда. Некуда спрятаться от смерти, да?

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Как у меня дела.

Я заебалась.

@темы: как дела

---

О временно-пространственных петлях

Как так вышло, что сейчас половина шестого утра и я смотрю фотографии Дэвида Боуи, если только что было два часа ночи и я садилась за учебник по русскому?

@темы: обнаружен ввод кошачьего типа

---

О пользе учения

Сидишь такой, готовишься к ЕГЭ по русскому языку, читаешь тексты всякие по заданию... И тут тебя прошибает:

"...Может показаться странной и недостойной эта барахольная возня перед разлукой, скорее всего навечной, ничтожное копанье в шмотье посреди такой войны. Неужели не было о чем поговорить, неужели не было друг для друга серьезных и высоких слов? Все было, да не выговаривалось вслух. Нас растили на жестком ветру и приучили не размазывать по столу масляную кашу слов. А говорить можно и простыми, грубыми предметами, которые «пригодятся». «Держи!..» — а за этим: меня не будет, а ты носи мою шапку и ботинки и обогревайся рефлектором, когда холодно... «Бери кофемолку, не ломайся!» — это значит: а хорошая у нас была дружба!.. «Давай, черт с тобой!» — а внутри: друг мой милый, друг золотой, неужели это правда, и ничего больше не будет?.. «На дуршлаг!» — но ведь было, было, и этого у нас не отнимешь. Это навсегда с нами. Значит, есть в мире и останется в нем..." (с)

Кому любовь, кому война, а для меня тема дружбы навсегда останется одной из первых в списке того, о чем я много думаю, говорю, чувствую и живу. Вот черт его знает, почему так. Быть может, потому что друг - это первый человек, нежность к которому во всей ее силе, было ощущать не страшно, не стыдно и не запрещено. Потому что дружеская любовь имеет какую-то свою, определенную, частоту, хорошо мне знакомую. Потому что дружба - это, пожалуй, то, что всегда было и есть в моей жизни счастливого...
Когда-то мне казалось, что мы с Крисей в далеком прошлом были товарищами на страшной и долгой войне. Точно такое же чувство у меня возникает и по отношению к стальному брату - встать спиной к спине, защищать во всей звериной ярости, преданности. Поддерживать огонь, греть руки над костром, когда ночь и трава гудит насекомыми. Смеяться там, где иные сходят с ума, и думать не о том, чтобы выжить, а о том - как выглядит Бог (твой, мой, наш). Прыгать в холодную реку, когда вдали утихают взрывы и понимать, спасая жизнь брату, - я спасаю свое собственное сердце. Это все там где-то, оттуда, издалека. Что-то очень знакомое, известное в глубине меня. Что-то важное и теплое, счастливое, как солнцем залитый холм над речкой, где трава примята нами, спящими вот так, открыто. Нами, играющими со смертью. Вот так. Открыто.

@темы: (с)цап, стайный принцип, kali_da_скоп

---

О глубоком процессе самопознания

Процесс самопознания - штука весьма любопытная.

Ну, например: почему я отправилась в магазин за одной парой обуви, а вернулась с четырьмя и сумкой? Что я теперь буду есть? Почему меня это ни капельки не волнует?...

Зато теперь к каждой сумке у меня есть и соответствующая ей по цвету обувь, ю-ху.

---

Балерины Буто - часть вторая. (Цикл "Сказочник")

Как нас со Сказочником из одной степи в другую мотало... То, что я пишу и как я пишу во многом зависит от музыки. Поэтому мы просто заменяем готического Сопорушку на пространный и погружательный эмбиент... и получаем на выходе "кто все эти люди и где мои вещи?".

Благодарности: моему мужчине, оставившему меня в компании ноутбука лишь и чашки кофе (часа эдак так на три); Питу Намлоку с его State Of Mind, которая не отпускала, не отпускает и не будет никогда; Сказочнику, за то что говорит со мной.

Балерины Буто

Старую квартиру на Новостроевской они покинули еще не скоро. Уставшие, молчаливые... Тишина в салоне автомобиля прерывалась лишь механическим шумом мотора. Мужчина то и дело бросал задумчивые взгляды на погруженного в себя молодого человека.
- Твое молчание меня настораживает.
- А что я вам здесь должен... - Он чуть не ляпнул "сказки рассказывать"? Усмехнулся собственной мысли. - Я устал так же, как и вы.
- Знаешь, что меня страшно раздражает в тебе?
Женя криво усмехнулся.
- Самое время поговорить по душам, как считаете?
- ..Когда погибают обыкновенные люди - ты принимаешь это близко к сердцу, расстраиваешься... Но быстро приходишь в себя. Когда погибают какие-то твари, сумасшедшие, извращенцы, вот, как этот, - ты просто сам не свой. Как будто каждый из них...
- Мой родственник? - Женя улыбнулся почти зло, наблюдая, как на лице его начальника заиграли жвалки.
Автомобиль остановился так резко, что от прикосновения Жениного лба с лобовым стеклом его спас только ремень безопасности со свойственной ему молниеносной реакцией.
"Спасибо, дорогой ремень".
- Ты... - О, как много ему хотелось сказать этому заносчивому гомику со всей прочей его нетрадиционностью. И о том, что он пугает его - в том числе. Но вот об этом говорить не стоило точно. Быть может - это одна из последних иерархических ступенек, отделяющих его от провального "ты вообще помнишь, кто здесь главный?".
Вилицкий Евгений вообще не верил в иерархию. - Я устал от тебя. И от этого дня... Твою мать, как мы теперь узнаем...
- Это не он.
Мужчина сложил руки на руле и положил на них подбородок. Женя осторожно прикоснулся к его плечу ладонью, но сразу же отдернул руку, заметив, как брезгливая гримаса едва заметно, но все же отобразилась на немолодом лице.
- Может быть, нам выпить кофе? - Предложил осторожно Сказочник. - В офисе сделать это едва ли удастся. Посидим где-нибудь...
- В машине. - Кивнул его шеф. - Я не в состоянии находиться среди людей.
- А я?
- Но ты же постоянно утверждаешь, что не имеешь к людскому роду никакого отношения!?
- Хха. - Женя устало усмехнулся, провожая глазами спину, обтянутую синим пиджаком. Как только широкоплечий невысокий силуэт исчез в ближайшем Старбаксе, улыбка медленно сошла с его лица. Он смотрел вдаль, на линию горизонта, протянувшуюся между домами. Видел он, конечно, совсем другие пейзажи: сквозь красные всполохи и черные пустоши неторопливо летела тоненькая фигурка, постепенно меняя свою форму, возвращаясь к прежней. Житель нижних миров плавно опускался к самым глубоким измерениям, возвращаясь Домой. Вот уже стали различимы очертания остроконечных крыльев за спиной рогатого создания...
Женя поднял глаза к серому небу, с любовной тоской вспоминая о собственной родине.
- Так кто это был, Евгений? - Сгибаясь в дверном проеме автомобиля, водитель его держал в руках картонную коробку с двумя большими стаканами. - Ну возьми же ты, чего сидишь!
- Демон.
- То есть, это хорошо, что он умер?
Сказочник подавил возмущение. Иногда глупость, плоскостомыслие его друзей-людей его шокировала. Впору самому начать покрикивать "я больше не могу здесь находиться".
- Для него - хорошо. Отдохнет от нашей чистой окружающей среды.
- Саркатизируешь?
Раздраженный неровный вздох.
- Демон, ангел... Это только для вас разница важна и ощутима. Потому что вы, люди, любите тех, кого можно использовать в своих целях. И боитесь тех, кто способен проверить вас на прочность. - И теперь в голосе его сквозило уже не привычное высокомерие, нет. Эти стальные нотки в голосе Сказочника можно было услышать не часто, но... в общем, их стоило услышать. Как будто каждое слово, отчеканенное им, вмещало в себя чудовищную концентрацию чего-то неразличимого и при этом очень важного. Конечно, пожилой мужчина не мог ни понять этого, ни даже осознать. Он просто необъяснимым для себя образом замолкал и ловил себя на том, что вслушивается в сумасбродную речь этого помешанного.
- Демон... Ну тебя к Дьяволу, это простой трансвестит-психопат. У вас, педиков, у всех с головой не в порядке, это же явно... Чему здесь удивляться. Нужно еще доказать, что это не он хореографа замочил... - Мужчина сделал долгий, внушительный глоток из своего стакана. Облизал губы. - Горячий, сука. - Констатировал он удовлетворенно. - Слушай... а чего он бешеный такой? Это что – результат кастрации?
- Ага. Купированная свобода сводит с ума. Вы не знали? - Яд в голосе его внештатного работника вот-вот должен был закапать на обшивку сидения. - Людям было, чему у него поучиться, конечно...
- У демона? Людям? Ты сам-то в своем уме, психолог, твою мать!?
- О, что это? Что такое? Вы верите в то, что я только что сказал? Бог мой, шеф, какие демоны! О чем вы!?
Женя чувствовал, как едкие слезы снова подступают к глазам.
"Я устал. Понимаешь?" - Он понимал.
Он отлично понимал.
- Женя?
- А?
- Где ты опять? Я чертову тучу времени придумывал достойный ответ на твою реплику, а ты даже не соблагоизволил его выслушать? - Чем ближе они подъезжали к агентству их компании, тем жизнерадостнее становился их начальник.
"Он - уже дома" - с дружелюбной завистью подумал Сказочник.
- Я... Просто устал. Простите.
Профиль с взъерошенными волосами, склонившийся над кофейным паром, окрасился искусственным светом - красный сигнал светофора будто бы подмигнул ему, передавая привет из преисподней. Розоватый отсвет скользнул по линии скул, с нежностью поглаживая светлую кожу.
"Я хочу заглянуть в вашу душу и прикоснуться к священному…" – фраза с резкостью выстрела прошила зарождающееся было успокоение детектива. Навылет.
Он потер виски, с силой нажимая пальцами на ноющее место, стремясь отогнать мигрень и навязчивое воспоминание. Он не хотел, не желал думать эту опасную мысль.
- Женя...
"В кухне никого не было, я же не идиот, я бы увидел и услышал"...
- Да?
"Кто ты там, ты говорил?"
- Нет, ничего. Отдыхай.
…

- Я не понимаю… Нет, не понимаю! – Кричал Никита. Шаги его гулко раздавались в коридоре. Затем – в кухне. И снова в коридоре. Он громко ступал по квартире в тяжелых ботинках и швырял вещи на стол – сумку, пакет с едой, кипу бумаг с работы, снова пакет… - Как ты… ну просто как ты можешь быть Таким?
Женя застыл у окна в комнате, скрестив руки на груди. Он дожидался момента, когда его друг устанет кричать. Вот тогда он в третий раз объяснит ему…
- Ты меня слышишь вообще?!
- Конечно.
- Тогда отвечай.
«О, эти следовательские замашки» - Женя прикусил губу, чтобы не улыбаться слишком откровенно. – «Ммм…».
- Ты же не понимаешь.
- Ты объясни так, чтобы я понял!
Сказочнику не нужно было его видеть, чтобы знать, как выглядит сейчас хозяин квартиры, в которой он гостил уже второй месяц: брови сурово нахмурены, над переносицей образовалась тонкая линия из числа первых мимических морщин… а тонкие губы обиженно поджаты. Он, наверняка, уверен, что выглядит весьма сурово. В действительности напоминает бунтующего подростка.
Из кухни послышался грохот, будто бы на стол с потолка упал кусок штукатурки.
«Что он там, мебель пинает что ли?»
Никита стоял в кухне, замерев над обеденным столом в размышлении.
- Что это было?
- Это был хлеб. Я положил его на стол.
Вилицкий скорбно вздохнул, пряча уж слишком веселый взгляд. Молодой детектив раздраженно хмыкнул. Они молча обменялись взглядами… Наступало время застолья, а значит – и перемирия.

Ужиная засохшим Бородинским с копченым мясом, и по привычке отмечая пятницу бокалом сухого-красного, Никита Лисов наблюдал, как его квартирант невозмутимо жует свои овощи.
- Я тебе не верю. – Не удержался он, озвучив мысль, блуждающую в его голове весь вечер... да что уж там – все те пол года, что он знал Вилицкого.
- Я понимаю. – Сказочник спокойно кивнул. – Не хочешь верить. Ты, как и твой начальник… Вы предчувствуете, что поверив мне однажды, вы как бы согласитесь с тем, что мой мир имеет право на существование. А дальше, глядишь и… - Он фыркнул.
- Да, это дорога прямиком в психдиспансер. В лучшем случае.
- Тем не менее, вы знаете - то, что я делаю, дает свои результаты.
- Нет. Не дает. – Во взгляде детектива все еще плескалась обида. Теперь она одервенела и превратилась в холодное отречение.
- Я сделал всё, что было в моей власти.
- Но не в твоих силах. Я… да все мы знаем, что ты способен на большее.
- Мне нельзя. – Почти прошептал Сказочник.
Никита прищурился, силясь разобрать какой-то новый тон в голосе друга. Что это? Сожаление? Чувство неуверенности сквозило в его голосе? В те редкие моменты, когда Сказочник будто бы давал слабину, следователь чувствовал, что может усилить нажим и с ажиотажем бросался в атаку… Чтобы в очередной раз убедиться – этот человек живет по каким-то своим законам. И никакие другие его не интересуют. И ни жалость, ни чувство вины, не давление… ни один способ манипуляции, ничего не могло возыметь должного эффекта. Вилицкий делал только то, что считал нужным сделать, как будто советуясь с кем-то, кого Никита не знал и не видел. И не мог увидеть.
- А пройти половину пути и отказаться от него на середине – это можно? Знать, что ты можешь помочь и не сделать этого… Так тебе можно?
- Теперь это уже не мое дело. – Уставший от бессмысленной беседы, психолог поднялся из-да стола. – А значит, что и помочь я не смогу. Я ничего не увижу. Ничего не почувствую. Мое участие в расследовании далее бессмысленно.
- Аминь. – Хмыкнул Никита. И задумчиво постучал ломтиком черного хлеба по столу. – А то, что мне продадут хлеб из прошлого века, ты не мог предвидеть? Может быть, призовешь к нам дух его изготовителя? Не удивлюсь, если он явится к нам в военной форме ... Хлебушек-то наверняка варили из клейстера. – Он смотрел, как полная оскорбленного достоинства фигура Сказочника удаляется по длинному коридору старой квартиры. – Эй, я могу даже блюдце покрутить, если хочешь… Никакой от тебя выгоды в быту, ясновидец!
Он еще какое-то время посидел за опустевшим столом. В тишине было слышно, как за окном с хрипотцой шуршат колеса отъезжающей от подъезда машины. Кто-то спешил домой… а быть может, напротив, отправлялся на поиски ночных приключений. Наступает суббота, черт бы ее… Когда он работал в милиции, этот день считался у них проклятым. Люди идут отдыхать… Люди не умеют отдыхать. Или… быть может, они просто так сильно устают? От дурацкой работы, от нелюбимой жены, от себя… И, в конце концов, от своей жизни. Ночь с пятницы на субботу всегда была урожайной.
Лисов поднялся из-за стола, потянулся с наслаждением, разминая спину, захлопнул форточку. Дождевые капли уютно барабанили по стеклу, смазывая пейзаж ночного города, превращая его в экстатическое полотно сюрреалиста. Там, за окном, сырость улиц таила в себе опасность за любым поворотом для одних… и романтику дождливой осени для следующих. А здесь, в теплоте кухонного покоя, она создавала некую таинственную завесу между ее Вселенной – тех, кому слишком тесно в четырех стенах дома, и… и для таких, как он. Он был счастлив полному столу, крепким стенам и их, пусть и холостяцкому, домашнему очагу. Большего ему не было нужно – он умел беречь то, что имел.
- Спокойной ночи, мой город. – Он обернулся к стене, прямо за которой находилась комната, где сейчас обитал Вилицкий. – Спокойной ночи, Сказочник.
Он жил в этой квартире «старого образца» всю свою жизнь. Его тело знало здесь каждый угол, поэтому он мог спокойно, не включая свет, добраться до своей комнаты. И точно так же, в кромешной темноте, забраться в свою кровать, не заблудившись в одеяле. В черноте помещения постепенно прорисовывались предметы; силуэты мебели выдавали себя за причудливых зверей из волшебных, но страшных историй. Таких… какие читала ему мама в детстве. Совсем не таких, которые сейчас, в его тридцать два, рассказывает ему иногда его друг – Евгений Вилицкий. В тех всегда было понятно, кто добрый, а кто злой. И не нужно было мучиться сложным внутренним выбором, на стороне кого быть и кто прав. А то и страшнее – доносить… пытаться донести до себя мысль, что правых и вовсе нет. Сказки, которые откровенным, ярким, как пестрая органза, шлейфом окружают Вилицкого, всегда тянутся за ним… А то и вовсе ходят, как немые призраки…
Волосы на руках встали дыбом. По спине прошел колючий озноб, будто он лег на какой-нибудь из йогических ковриков его друга и сотни мелких иголок впились ему в кожу. В коридоре кто-то был.
Определенно.
Если у Жени было его провидение… третий глаз, упряжка шаманских духов и черт знает, что там еще, то у него, Никиты, был его нюх. «Ищеевский» нюх, ставящий его, быть может, на пол шага впереди любого другого детектива средней успешности. В остальном он был обыкновенным следователем – ничего выдающегося. Но одно он всегда мог определить точно – присутствие «чужого» на одной с ним территории. А в некоторых случаях и намерения этого самого чужого. Сейчас же он чувствовал не просто угрозу… Нет, ему, конечно был знаком настоящий животный ужас - по роду своей деятельности сталкиваться с ним приходилось не единожды. Это физический страх, когда твое тело передает сигнал в мыслительный центр – «эй, хозяин, мы можем погибнуть». То, что он ощущал сейчас, было иным.
Сегодня у Женьки на глазах их главный подозреваемый покончил с собой. И, кажется, Сказочник – такой ранимый обычно, впечатлительный, как трепетная барышня, забыл об этом происшествии почти сразу же, как в дверном замке их офиса повернулся ключ. Шеф рассказывал им о случившемся абстрактно, сбивчиво. Он почти ничего не видел. А Женька почти ничего не сказал. То есть он, как и всегда, излагал свою версию обстоятельно, ни в чем не противореча ни себе, ни их Старшему… Но, в тот момент, когда все, слушая гипнотичную речь Женьки, рассматривали свои опостылевшие чашки с чаем, сам Никита наблюдал за его лицом. Что-то, что произошло там на самом деле, навсегда останется между ним и стенами той квартиры. Может быть Никита не знал почти ничего о биографии этого странного человека, вносящего сумбур и экстраординарщину в жизнь их детективного агентства… Но, иногда ему казалось, что он точно знает, о чем тот думает или молчит. И в тот момент, когда Женя, сохраняя невозмутимое выражение лица, вел свой рассказ, глаза его, и так нездешние обычно, были холодными. Выключенными были его глаза, как окна, за которыми в сумрачную погоду не горел свет. Как всегда, когда он врал или недоговаривал.
Тревога, возникшая в тот момент, не оставляла его и до настоящего времени. И сейчас, как чуткая змея, уловившая вибрацию земли, она подняла свою голову и напомнила о своем существовании. Что-то, что произошло Там, Женя принес в их дом. В его, Никиты, дом – дом простого человека, живущего по земным законам.
Он бесшумно потянулся к пистолету и так же тихо поставил ноги на пол. Двигаться, не издавая ни звука, в темноте было сложнее. Нечто подсказывало ему – кто-то, ждущий его в коридоре, в темноте был куда менее уязвим, чем он. И еще о том, что пистолет ему сейчас не пригодится… Но он все же взял его с собой. Потому что был человеком из плоти и крови. Или потому, что тяжесть металла в руке связывала его не только с возможностью воспользоваться огнестрельным оружием, но и с тем миром, где с его помощью все еще можно было себя защитить.
«Мир застывших вещей» - так выражался Женька.
К тому, что ожидало его за дверью спальни, он готов не был, ибо оно было вполне себе материально. И это его подвело.
«Черт возьми» - будет думать потом Никита Лисов – средней успешности детектив тридцати двух лет от роду, с детства отвергающий всю возможную ересь о существовании злых духов, как впрочем и добрых… и вообще всего того, что нельзя потрогать руками, скрутить и заковать в наручники, - «как так получилось, что я, услышав… ну хорошо, почувствовав присутствие незнакомца в своей квартире, совершенно серьезно собирался обнаружить в прихожей что-то такое, сквозь что можно было бы просунуть руку?».
Но это будет потом.
«Эй» - пронеслось в его голове абсолютно нелепое – «если ты ищешь кого-то, кто теоретически может в тебя поверить, то ты ошибся дверью».
- Нет. – Существо подняло на него взгляд - в темноте блеснули ослепительно-чистые белки глаз. – Я ищу именно тебя.
«Оно не говорит… Оно думает!» - понял следователь. – «И я его слышу».
- Тебя нет. – Убежденно произнес Никита. И потер подушечкой указательного пальца спусковой курок. – Нет.
- Но я есть! – Ехидно возразил пришелец и слегка наклонил голову. Следователь видел его очертания в темноте и со всей уверенностью мог бы заявить, что более подробного рассмотрения не желал. – И шел я именно к тебе. – Он сделал шаг вперед. Никита инстинктивно отступил, готовый почувствовать плечом косяк прилегающей комнаты.
Еще шаг… и свет из кухонного окна высветил силуэт незнакомца. Молодой детектив, привыкший, тем не менее, за век своей службы ко всякому, судорожно сглотнул… Он думал о том, что там, за стеной, спит Сказочник, миролюбивый, как белый кролик, не способный защитить себя даже от осы.
Легкий шелест… тот, кто так неожиданно потревожил их заслуженный покой этой ночью, повернул голову в сторону Жениной спальни. Черный бант из жесткой и прозрачной ткани «царапнул» по воротнику старинного черного платья.
- Стой!
- Нет, не к нему. – Подобными голосами в кинофильмах любят наделять серийных маньяков, вампиров, искусителей из самых недр ада. В голосе звучала улыбка… И, да, существо действительно улыбалось. Сладко-сладко. – И не лги себе, смертный. Сейчас ты нуждаешься в его защите больше, чем он в твоей…
«Больше, чем он… в твоей…» - Голос плыл, больно отдавал в висках, ударялся о стены коридора, рассыпался короткими, сломанными звуками… и, в конце концов, превратился в хрип и скрежет, будто кто-то записал его на пленку, а затем воспроизвел в «оборотном» виде. Впрочем, стен, как таковых, уже не было. То, во что превратилась стена его квартиры, прежде заботливо поддерживающая входную дверь, не поддавалось адекватному определению. Отражение в окне, за которым сгущается сумрак, - вот, чем она стала. Проще говоря, бетон, вместе с прилагающимся куском обоев, вопреки всем законам физики и нарушая свойства плотной материи, почти растворился в воздухе.
«Как мало мы знаем о наших соседях» - Проскочила в голове у Никиты невольная мысль, выраженная нервным смешком. Он вытянул шею, силясь подробнее рассмотреть плавно движущиеся в клубах марева тени. Это было бы даже красивым, если бы по телевизору, на безопасном расстоянии от реальности.
- Немедленно верни стену на место! - Гаркнул он, едва не рыдая от собственной нелепой беспомощности. – Эй!.. – Его ладонь смыкалась вокруг пустующего пространства. Револьвер исчез. Зато появилась одежда – длинная, белая, доходящая до пят. Нет, не белый халат с непомерно-длинными рукавами, но туника.
«…ты нуждаешься в его защите…»
Если не в защите, то в совете уж точно. Что-что, а хождение во сне – это Женькин удел, здесь не поспоришь. А в том, что это был сон, Лисов больше не сомневался. И это успокаивало. Чертовски успокаивало. Что еще могло бы так успокоить материалиста, у которого из рук пропало его единственное оружие?
- Ты идешь за мной, человек?
- Где ты, Дьявол тебя возьми?!
И снова мерзкое хихиканье.
- Просто иди. Не заблудишься.
- Будешь выебываться – проснусь.
«Да уж, заблудиться здесь сложно» - его окружали пески. Только пески. Ветер поднимал их в воздух облаком колючей пыли, сквозь которую было видно тяжелое, душное небо – раскаленный алый закат на рыжем фоне. Ржавое умершее небо. И Никита решил идти, прижав к переносице ладонь. Ребром. Защищая глаза от мельчайших частичек песчаной пыли. Пахло раскаленной землей и от этого запаха свербило в носу, раздражалась слизистая носоглотки. И все же этот пейзаж… это ощущение горячих прикосновений к коже… казались ему отдаленно знакомыми. Как будто где-то и когда-то он уже все это переживал.
- Ты будешь блуждать в воспоминаниях или работать, человек? – Голос звучал снисходительно, насмешливо. Оскорбительно. – Не мог найти другого времени для того, чтобы впасть в ностальгию?
Ему было жизненно важно вспомнить – он знал. И понимал – существо знает тоже. Но не упускает возможности выразить ему свою антипатию.
- Что тебе от меня нужно? – Крикнул он в пустоту как можно громче, сложив руки рупором. Кричать в пустоту было странно. И, наверное, бесполезно.
- Это тебе. От меня. Нужно.
- И что же мне от тебя нужно? – Никита почувствовал, как уголок губы нервно дергается. Сейчас он начнет ржать. А затем осядет на землю и здесь же и останется.
- Правда твоей реальности.
«Не издевается» - По голосу, али еще как понял детектив.
Он как будто бы ждал, что сейчас, вот-вот, ветер донесет до него тяжелые, токсичные нотки от жженой резины. И леса – приглушенные на фоне этой смутной завесы. Где-то жгли автомобильные шины…
… Где-то жгли автомобильные шины. И не где-то, а на свалке. Неподалеку от их дачного участка. Он, тогда коротко стриженный белобрысый мальчишка с розовыми, сожженными под летним солнцем плечами, вышел проверить – удастся ли стащить останки горячей плавкой резины. Черную дымящуюся массу можно было подцепить на длинную крепкую палку, а дальше делать с ней всё, что заблагорассудится – бегать с ней по лесу, наблюдая, как стелется следом серый дымящийся хвост, дразнить шмелей запахом гари, попробовать поджечь самодельный факел… Распаляя себя этими измышлениями, маленький Никита, погрузившийся в свои беззаботные (а тогда необычайно важные) грезы, сам не заметил, как… Как что?
Испуганный ребенок, он на тот момент загнал эти воспоминания как можно дальше от поверхности разума, силясь придать им наиболее приемлемую форму. Такую, которая не нарушит его гармоничное мироустройство и не вызовет такой страшной реакции, которая была у его родителей, когда он вбежал в их маленький одноэтажный домик с криком «мама, передо мной небо раскрылось!».
- Мама, передо мной небо раскрылось. – Прошептал он, ощущая, какими сухими стали его губы. Инстинктивно облизнулся.
Тогда перед ним раскрылось небо. Или, правильнее будет сказать – провалилось. А на месте безмятежной июньской синевы буйным цветом расцвел калейдоскоп из пестрых лепестков, пятен, мазков, какие оставляют художники на палитре масляными красками. Никита, тогда еще не особенно искушенный понятиями о том, чему принято существовать, а чему – нет, застыл, обрадованный неожиданным подарком судьбы. Жизнь его зрелищами не радовала. Изумленный, восхищенный и вместе с тем взволнованный, уже на тот момент он неосознанно соображал свободным своим умом – таинственное явление, о котором ему ничего не рассказывали ни родители, ни мальчишки во дворе, ни телевизор, было не просто красивой природной картинкой, как удачный закат или яркая двойная радуга. Это явление было говорящим и говорило оно с ним через невидимую и несуществующую нить, протянутую между Никитой и переливающимися в небе разводами. О чем? О том, что он, обыкновенный малолетний пацан из так называемой «неблагополучной семьи» вот прямо сейчас может попросить у этих картинок сложиться в «любую фильму», которую он хочет посмотреть. На тот момент именно так он расшифровал послание, телеграфированное по линии «небосвод-Никита». И еще кое что… Тогда ему явственно казалось, что идеальной формулировкой будет «покажи мне мою реальность». Потому что какой-то другой не было. Только небо, ставшее на мгновение целой палитрой в распоряжении одного ребенка. И всё. И ничего за пределами. Намного страшнее, чем учили его мать и отец – так называемого «общего» мира нет. Ничего нет.
Сейчас он мог бы сказать, что ему было страшно, тоскливо… и невыразимо одиноко. Ребенок в таком нежном жизнерадостном возрасте немногое знает об этих чувствах. Пожалуй, маленький Никита мог бы ответить, что внутри него воет зверь.
«Выгрызающий ребра в предсмертных судорогах» - Добавил взрослый Никита. – «Так, как если бы это были прутья решетки».
Сердечный зверь в грудной клетке.
- Тебе приснился сон. – Безапелляционно заявила его мама. Заботливая, умная мама, которая всегда знает, как и что нужно сказать своему сыну, чтобы было правильно.
- Точно… Сон. – Он сам поразился своему бесцветному тону. – Где ты?
- Ее здесь нет. Я за нее. – Уродец из его прихожей стоял в нескольких шагах от него. Там, где заканчивалось изображение песка и начиналось… ничего; пустота, невыразимая словами, доступная только сновидцу. – Не смотри так на меня, это неправда… Она всего лишь воспоминание, а я, как видишь, в твой сон войти не могу. Но ты слышишь меня!
Никита решительно отшатнулся в сторону, подальше от зависшего в небытие собеседника, и вышел из оцепенения. Действительно, только трансвестита в балетной пачке ему в сновидении не доставало. И так видится невесть что…
- Говорил мне Женька – вредно есть на ночь.
- Так и будешь бегать? Мое время заканчивается, а я не хочу уходить, не отдав долг.
- Страшно вспомнить, что же я мог тебе занять. – Никита все еще шел, не оборачиваясь. Он старался шагать быстро и злился, когда ноги проваливались в песок. Временами – почти по щиколотку.
«Глинистый, мягкий… как на нашей даче».
- Не тебе. Ему.
- Ну конечно, где чертовщина, там без Вилицкого не обошлось.
«Пожалуйста, я не хочу знать. Пусть он для нашего Главного остается подозрительным типом, психопатом, проблемой и потенциальным виновником всех наших напастей, но не для меня. Я не хочу знать».
- Вот твоя основная беда – ты ничего не хочешь знать. – Презрительно кинул ему на прощание ныне покойный и когда-то подозреваемый. А потом ушел.
Никита не видел, как он уходил (провалился в преисподнюю? Растворился в воздухе, как недавно – стена? Превратился в летучую мышь и улетел в полосу заката?), но точно знал, что там, за затылком, его более не стоит.
Остался он. Он – и мертвеющий небосвод. Все еще… выключенный?
- Что нужно сделать, чтобы тебя включить? – Крикнул он, задрав голову вверх. Улыбнулся, криво, но почти весело.
Подумаешь, песок. Хорошо, что он босиком, - в каких-нибудь кожаных сандалиях было бы больно… А пейзаж по-своему красивый. Конечно, не буйство цвета, не майский сад… Солнце, слепящее злое солнце, как пулевое ранение в желтом теле, истекающее золотом, расползалось пятном, когда он щурился. Проморгавшись, детектив зажмурился, с силой потер глаза пальцами. Снова поднял их… солнце расплывалось, увеличиваясь в размерах, как выдуваемое мастером стекло округлой формы и, одновременно с этим, вращалось, как капля масла на раскаленной сковороде. Сначала неровно, синусоидными волнами покрывалось, кренилось то в один бок, то в другой, стремясь принять форму ровного шара, затем – кольца. И кружилось, кружилось, кружилось, как будто катилось на одном месте, окаймленное короной из коротких лучей, напоминающих гребни волны на поверхности океана. Брызги-искры вылетали из-под него, складываясь в причудливые силуэты, превращались, стекали в единую форму и рассыпались на сотни сияющих краплений, пока не превратились в огромного золотого льва. Лев бежал по колесу, перебирая огромными лапами по тонкому ободу цвета дерева… сикомора? Никита судорожно выдохнул, отступая на шаг назад. Застыл с рукой, занесенной над головой… ну просто герой библейской картины. Вот и звуки шофара послышались.
Повинуясь неясному импульсу, он потянулся рукой прямиком к видению. Внутри кольца, как изображения калейдоскопа, с каждым проворотом менялись узоры. Пестрые, как персидский ковер, блестящие, как камушки-стекляшки. Тем не менее, послушные под его пальцами, как будто та невидимая нить из его детства так и оставалась одним своим концом в руках у него, у Никиты. И сейчас он совершенно точно знал, о чем следует спросить у божественного проектора.

@музыка: Pete Namlook – State Of Mind

@темы: Сказочник, сказки

---

Балерины Буто - часть первая. (Цикл "Сказочник")

Сиё посвящается Кацуо Оно и товарищу по имени Sopor Aeternus, музыка которого, собственно, всему виной.
*Суть сего обвинения заключается в том, что услышав его "Strangest thing to say" я забыла есть, пить и спать; я взяла ноутбук и часов так восемь с ним не расставалась.*

Ну и предупреждение: Оно может выползти из компьютера и всех вас съесть.

Балерины Буто

- И что же здесь потустороннего по-твоему? – Его начальник повел ноздрями, принюхиваясь. – Обыкновенная квартира безумца. Сейчас ты убедишься в этом сам, а потом уберешься отсюда как можно быстрее и будешь ждать меня на улице.
Сказочник состроил привычную физиономию «говорите, говорите, мы все равно оба знаем, что действовать я буду по-своему». Уголки губ его едва заметно дернулись в печальной усмешке.
- Нет. Вы пойдете по своему миру, а я – по-своему.
- Опять ты…
- Вы же не можете мне запретить?
- Зато я могу тебя пристрелить. – Хмуро бросает его собеседник, проверяя револьвер на поясе брюк. – Чтобы не мешал.
- Я не буду мешать. Обещаю. – Сказочник изобразил самую обаятельную улыбку из своего арсенала и ускорил шаг.
- Куда ты?
- Я проверю в кухне.
- Ты чувствуешь, что он там?
- Вы же не верите в то, что я могу чувствовать что-то, кроме вечного голода? – Весело усмехнулся Женя. – Просто пожелайте мне удачи.
- Я желаю удачи себе… - Но бормотания мужчины его молодой спутник уже не услышал.
Проверяя наличие служебного оружия еще раз (только во имя собственного спокойствия), солидный господин почти прошептал:
– Черт возьми… то есть – сохрани меня, Господи!
Юноша же в сером пальто и старой шляпе осторожно заглянул в помещение с выцветшими, а в некоторых местах рваными обоями. Не для того, чтобы не испугать балерину. Владелица (владелец) дома и так уже была в курсе их появления. Скорее на случай, если его проникновение в кухню будет встречено летящим по курсу головы тяжелым предметом. Мало ли… ЭТИ женщины – существа непредсказуемые, ранимые, чувствительные… Поэтому, стоило быть готовым ко всему. Например, к тому, что в горло ему вцепятся отросшие острые ногти.
В настенных царапинах темнел бетон. На плите коричневыми кругами упокоился засохший кофе. Однако, газовая плита была предусмотрительно выключена кем-то, кто обитал в недрах этой не слишком опрятной квартиры.
«Обыкновенная квартира безумца» - Прозвучали в его голове слова детектива.
- Балерина в депрессии. – Пробормотал Сказочник.
И сейчас же метнулся в сторону, едва успев увернуться от летящего в него кофейника. Серебристая сталь сверкнула в лучах солнца, щедро льющегося сквозь окно, и с оглушительным, разбивающим настороженную тишину звоном ударилась о металлическую дверцу холодильника.
«Хорошо, что я пошел с ним». – Промелькнуло в голове у Жени.
Он отлично понимал, что в этом случае его великолепный шеф был бы бессилен что-либо предпринять. А то и вовсе не прошел дальше порога, застыв у двери с дырой в голове. Из дыры торчала бы какая-нибудь хромированная поварёшка. Или… Женя не знал, здоровое ли сердце у его начальника. Перед тем как лицезреть эдакую красоту, обыкновенному человеку стоит подготовить свою психику. И нервную систему укрепить. Но то - простому жителю этого мира. Для Сказочника же сиё существо было вне конкуренции прекрасно.
- Балерина Буто. – Поклонился он с уважением.
Хозяйка (хозяин?) квартиры в черной балетной пачке судорожно всхлипнула и отползла в противоположный угол. Глаза ее, маленькие и черные, блестели из-под тяжелых надбровных дуг. Блестели скорее затравлено, чем зло. Она была готова ни сколько нападать, сколько защищаться.
«Что с ней случилось? «Человеческое» победило изначальное естество?»
- Прочь… Нет, проходи, иди ко мне, милое дитя… Я напою тебя чаем. А потом я тебя сожру. – В кухне раздался хор голосов. Он звучал одновременно, не стараясь перекричать друг друга. В этой какофонии ему удалось различить нежный девичий шепот, проникновенный мужской баритон, сексуальную хрипотцу и ломаное кокетство рафинированного гея. Все вместе создавало ощущение цирковой суматохи, как будто все обитатели Цирка Уродов одновременно затребовали себе повышение заработной платы. – Ты так красив, мой милый, я ждал тебя всю жизнь… Как посмел ты ворваться в мою обитель! – Голоса играли, передразнивали друг друга, почти пели, сливаясь в единый поток звука, многоугольный, шероховатый. – О, я же не одета к приему гостей!
- Тихо! – Прикрикнул Сказочник. Скорее стремясь унять сумятицу, нежели припугнуть и без того трепещущее существо. – Успокойся. Тссс… Покой. – Он сделал медленный шаг. Еще один.
«Ни дай Боже мне совершить резкое движение».
Балерина застыла на полу, вывернув ноги под неестественным углом. Очевидно, что ее такое положение нисколько не беспокоило, хотя затянутый в белоснежную, с синеватым оттенком кожу, скелет вот-вот готов был прорваться сквозь непрочную оболочку. Коленная кость вышла из сустава и теперь ее силуэт вырисовывался «холмистой местностью», готовый привести в суеверный ужас любого трезвомыслящего хирурга. Кожа в этом месте пошла кровавыми трещинами. Оборку черной юбки из фатина украшали комья пыли, тонкие сухие травинки, крошево молотых кофейных зерен. Черные цветы из упругого шелка, обрамляющие плоскую впалую грудь, поистрепались и понуро уставились в пол. Кокетливым движением худой ладони она поправила заколотые огромным черным бантом волосы – седые и ломкие. Сказочник на секунду испугался, что от прикосновения они осыпятся на пол так же, как и когда-то украшавшие эту кухню цветы.
- Ты не узнаешь меня? – Предпринял он попытку.
Балерина оскалилась и вскинула на него взгляд, полный отчаянной ненависти. Он понял, что поспешил.
- А себя. Ты помнишь себя?
Существо заскулило. Злоба из глаз исчезла, сменившись на тусклое свечение, которое обычно предшествует слезам. Женька вздохнул, подавляя собственное горькое чувство, и протянул руку ладонью вниз. Балерина ткнулась в нее носом и прикрыла глаза. Когда-то сильное, огненное существо из плотного… куда более плотного мира, чем этот. Еще один засланец из чужих земель, не выдержавший взваленных на его плечи обязанностей. Путник, решивший совершить вояж в место беспамятства.
- Бедный ты, бедный. – Произнес Сказочник, судорожно сглатывая комок, образовавшийся в горле.
«Сейчас я сам не сдержусь и мой начальник застанет чудное зрелище, если ему взбредет в голову повернуть сюда на половине пути. Он зайдет на кухню, дабы проведать своего нелепого подчиненного и застанет его, рыдающим в обнимку с трансвеститом в балетной пачке».
Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, заставляя себя собраться. Перед тем, как отправиться сюда, он давал обещание – помогать. А значит для этого ему нужно быть сильным. Сильнее тех, кому требуется его помощь. Хотя бы сейчас, на тот момент, когда ему необходимо действовать… Ладонь легла на косматую голову… шевелюра из проволоки. По руке зазмеилась нить электричества. А вместе с ней – потянулись воспоминания. Тяжелые, угрюмые картинки памяти человеческой жизни.
- Ебаный каземат. – Не сдержался Сказочник, удивляясь самому себе.
Крепкие выражения не были его отличительной чертой. А вот способности «перетягивать» на себя чужие измерения при столь плотном контакте – были. Здесь же неслабый уровень эмпатии и все связанные с ней неприятности.
Концентрация невыносимой боли, какое может ощутить лишь свободное душой создание, попавшее в чуждый человеческий мир, полный запретов и ограничений. Душа, разрезанная на части ужасом, не привыкшая к этим невыносимым условиям, сломанная в конце концов… и поверженная в собственном аду человеческой психики. В общем-то его шеф был прав – перед ним на коленях сидел обыкновенный безумец. Человек, потерявший не только собственный рассудок и половую принадлежность, но и всякое желание жить. И даже шанс на последнюю чашку кофе, что Женька в свою очередь считал ну уж крайней степени несправедливостью.
Ну что тут скажешь… Обыкновенная сложная судьба. Таких много. Таких… Сказочник сжал свободную руку в кулак…
«Таких много» - Глаза защипало. – «Нас здесь много».
- Когда-нибудь я подохну и всё закончится. – Произнесла балерина ровным голосом. Обыкновенный мужской тембр…. Таких много. – Я не смог. – Он дернулся всем телом, как будто его свела судорога. К нему возвращалось сознание… - Я просто хотел подарить им прекрасное… То, как я его вижу.
- Я знаю. – Ладонь жгло, как будто он окунул ее в раствор из уксуса и красного перца. Ему невыносимо хотелось вымыть руки.
- Боль проходит… мне легче дышать… Почему всё так? Почему?
Это «почему» вырвалось из его легких, как сорняк – с корнем. На корнях – комья кровавой земли. Сказочник видел эти мыслеобразы… Теперь – видел.
- Потому что… - Он подавился собственным ответом. – Здесь – вот так.
- Почему? – Голос существа снова дернулся. – Я не был знаком с этим чувством.
- Это боль, мой друг. На Земле каждый имеет возможность пережить ее на собственном опыте. Скажи, ты помнишь себя?
Балерина какое-то время продолжала сидеть, опустив голову. Как только Женя убрал ладонь – безумие неторопливой, но упрямой рекой полилось в ее голову, возвращаясь в пустующие там ниши, заполняя собой все темные уголки. Отпрянувшие было прозрачные силуэты теней, разбежавшиеся в разные стороны от Жениного прикосновения, как детвора от метлы строгого дворника, скучковались вокруг сгорбленного тела худосочного человечка в коротком черном платье.
- Отойди. – В кухне снова раздался хор голосов. Их обладатель неожиданно предпринял попытку подняться.
Он проделал это на удивление изящно для человека со сломанными ногами. С неприятным хрустом и тянущим, каким-то липким звуком, кости их прокатились под поверхностью кожи. Балерина все также держала голову опущенной. Белоснежные волосы спадали прядями на лицо, отражая блики закатного солнца. Лучи его красными линиями выхватывали кружащую в воздухе пыль… Тонкие пальцы торопливо одернули юбку, разминая складки…
- Я… Я покажу им… Настоящую красоту. Величие… моей… сути. – Проскрежетало из под-седых лохм.
Балерина стояла, широко расставив ноги, опустив руки по бокам и перебирая пальцами так, будто собирая и наматывая невидимые нити из воздуха… Когда она резко вскинула подбородок, Женька, загипнотизированный ее монотонными движениями, вздрогнул. Она улыбнулась, скаля зубы. Отвесила ему шутливый поклон… И рассыпалась на пять копий. Точно таких же, но полупрозрачных танцовщиц-травести.
«Ну вот, теперь здесь настоящая балетная труппа… и как я объясню это своему начальнику?» - Усмехнулся по-доброму Сказочник.
Балерина дернулась, как сломанная механическая кукла. Остальные повторили ее движение. Она грациозно подняла руку над головой, пародируя лебедя из известной балетной постановки. Ее послушные сестры беспрекословно копировали ее движение. Черный фатин шелестел, мелькая в пространстве серых стен, навевая мысли о древних готических строениях, опустевших осенних парках, изящных оградах в колючих кустарниках, оплетавших черную кованую сталь… Ощущения от холодного ветра становились все явственней, а пейзажи – все различимее сквозь видимую картинку реального мира. Женька закрыл глаза… И открыл их уже в заросшем сквере, залитым ранним сумраком. Синеватый отблеск нимбом огибал купола невысокого каменного замка. Его разрушенные в нескольких местах стены зияли холодом и пустотой. Сказочник едва не задохнулся от восхищения, стремясь вобрать в себя эту колючую красоту, оглядываясь и всматриваясь в корону тонкой ограды, увитой плющом, в голые ветви деревьев, сплетенные в хрупкие узоры на фоне черного, густого неба. Он выдохнул облачко пара, обернулся через плечо и наконец-то увидел балерин. Они танцевали, как отлично сплоченный коллектив, потративший ни одну неделю на усердные репетиции. Он мог поклясться, что слышал и подходящую мелодию – где-то звенели колокольчики.
Балерины-буто. Человек, разбитый на составные части этим суровым, как дробильный камень, миром. Пять личностей одного городского безумца: забитый родителями ребенок, затравленный одноклассниками ученик, «белая ворона» среди толпы, отверженный женщиной мужчина, отверженная мужчиной женщина. Пять прекрасных танцовщиц одной печальной труппы, в искорёженных человеческих телах, в ломаных движениях которых сквозит холодное безумие, агония застывшей тоски…
- Но, быть может, хватит? – Средняя балерина посмотрела на Сказочника блестящими глазами. И тут во взгляде ее промелькнуло удивление. Мир, созданный ее страстным танцем, рассыпался на осколки со звоном разбитого стакана. Они снова стояли посреди запущенной кухни, на полу, украшенном подтеками кофе. – Что… Ах… - И она всплеснула руками. Теперь она снова была одна (один). – Не может быть. – И теперь она снова упала на колени, но уже в подобострастном поклоне.
- Вот не надо этого. – С легким раздражением Сказочник отступил к стене и уперся в нее спиной.
- Вы! Это вы… Я… вы не представляете… Я сотни веков не встречал подобного вам создания! Вы же древнее этого солнца!
- А ты? Ты помнишь себя? Ну, вспомни же. – Он отчаянно тряхнул головой, не желая смиряться с неудачей. – Вспомни, тебе осталось не так много времени.
- Что? Аах… Нет. – С истеричным надрывом его собеседник вскочил на ноги. Раздался хруст и звук, как будто лопнула влажная прорезиненная ткань. – Не хочу! Не хочу-не хочу-не хочу! – Он зашелся в безудержном визгливом смехе.
- Тогда тебе придется… - Он вдохнул затхлый воздух помещения. – Умереть.
- Да. Да! – Балерина закружилась на месте. – Пусть.
- Послушай. Я знаю, тебе тяжело здесь, но когда-то ты сделал этот выбор не просто так. Тебе это было нужно и, поверь мне, ты потратил немало усилий, чтобы добраться в этот мир. Вспомнив свое настоящее имя, ты вернешь себе и утраченные силы и… свою независимость. – Чем дальше он говорил, тем отчетливее понимал бесполезность этого действия. Его слова ударялись о стену помешательства. Стену, годами выстраиваемую когда-то сильным, по-настоящему мощным существом из собственного разочарования и ужаса. – Ты нужен здесь!
- А… - Резкое движение головы в его сторону. И вспыхнувшая сиреневым огоньком в глазах злоба. – Нужен?.. – И неожиданно н замолчал, оборвав себя на полуфразе. Как будто внутри него что-то сломалось. Он стоял, опираясь о плиту рукой. – Прости меня, великий, но я устал. Понимаешь.
…
За все это время в том мире, по которому пошел… и всегда предпочитал передвигаться его начальник, прошло лишь несколько секунд. Шесть, если быть точным. Мужчина тихо шел по коридору, ощущая под пальцами нагретую поверхность револьвера, когда услышал шум, доносящийся из кухни. Мгновенно метнувшись в направлении звука, он уже, не доходя нескольких шагов до дверного проема, понял, что опоздал. В этом моменте для него соединились сразу же несколько ярких переживаний – он испугался за своего подчиненного, он испугался за себя и… он испытал то, что называют суеверным страхом, мистическим ужасом… Он как будто всем своим нутром знал, что сейчас эта тень, лежащая на полу, предстанет перед ним не только в виде тела. Но и в виде чего-то необъяснимого, такого, что ему придется принять. Чего-то из рода тех явлений, которые ворвались в его жизнь, в жизнь всей его команды с появлением этого странного парня.
«Гнать его, гнать его надо!» - Пронеслось в его сознании эхом собственное изречение. – «Ни к чему хорошему его присутствие в нашем агентстве не приведет».
Его реальный, привычный мирок сыпался из раза в раз, стоило лишь вмешаться непутевому мальчишке с его метафизической херней.
- Женька! – Рявкнул он, врываясь в грязное помещение, держа наготове оружие. – Вот черт.
- Я не успел. – Напряженным голосом произнес Вилицкий. – Я… – Судорожный глоток – Я пытался.
- Звони в скорую. – Бросил детектив, отлично понимая всю бессмысленность этого поступка. Сам он склонился над уродом в балетной пачке, наскоро размышляя, чем можно перевязать истерзанные запястья. Тот, совершенно неожиданно, отбросил его в сторону таким сильным ударом, что пойманный врасплох детектив послушно опрокинулся обратно в коридор.
- Я хочу умереть, глядя в ваши глаза. – Произнесло существо. Сумасшествие снова оставило его. Теперь, перед смертью, когда память возвращалась к нему, было уже слишком поздно. – Перед тем, как я вернусь в свой родной дом, я хочу заглянуть в вашу душу и прикоснуться к священному…
- Вам нельзя шевелиться. – Произнес из темноты коридора начальник Женьки, силясь вернуться в стоячее положение как можно скорее. Его фраза, несуразная, как и его падение, была еще одним гвоздем в крышке гроба, где покоился его авторитет. Конечно, он припомнит это Вилицкому. И ни раз.
В ответ на это его изречение балерина-буто глухо зарычала. И снова обернулась к Сказочнику, как будто мгновенно забыв о существовании другого человеческого существа.
- Мне так стыдно… Я сдался слишком быстро. Я даже не пытался бороться.
- Тебе пришлось слишком тяжело. – Сказочник опустился на корточки перед умирающим демоном. – Тебе незнаком этот мир, но ты вернешься сюда снова. С той же целью – украшать собой его, вплетая собственную неповторимостью в череду земных судеб. И снова… И снова. Ты прекрасен, неповторим… - Он гладил его по спутанным волосам, чувствуя, как из под его руки уходит жизнь. Теперь его забота была в другом - проводить демона, отправить его по нужному пути. Он не видел, как стекленеют глаза балерины, не слышал, как обращается к нему начальник, силясь добиться от него хоть какого-нибудь ответа. - Сохрани свою красоту, а я сберегу память о ней.
Костлявый силуэт мужчины в фатиновом платье застыл, сложившись в пояснице и уронив согнутые в локтях руки на пол. Его опущенная голова почти касалась носом пола.
Детектив опустил его запястье и шумно вздохнул. Тяжелый его взгляд не предвещал молодому сотруднику ничего хорошего на будущее этого дня.
- Что здесь произошло?
- Вы же сами видите. Он… он перегрыз себе вены на руках. Это произошло уже...
- Да что ты..! - Он поморщился от собственного крика. Терять контроль над собой - еще одна привычка, приобретенная вместе с новым работником. Очевидно, она шла в комплекте с мигренью, вспышками раздражения и легким налетом псифактора, образовавшегося в их когда-то тихом и размеренном течении служебной реки. Той, по которой маленькой лодочкой скользило их сыскное агентство. - Что ты несешь. Как человек мог так быстро и... черт возьми, Женя, у человека есть инстинкт самосохранения, он не то, чтобы совсем не позволяет причинить себе боль вот так, хладнокровно, но он, как минимум... - Детектив уговаривал самого себя и прекрасно это понимал. - Чё-орт...
- Вы видели его ноги? Его этот инстинкт не остановил. Он не восприимчив к физической боли. И он не человек.
- Замолчи. - Его начальник потер лоб тыльной стороной ладони, измазанной в крови мертвого подозреваемого. - Просто заткнись, я прошу тебя. - К щеке он прижимал мобильный телефон.

@музыка: Sopor Aeternus & The Ensemble Of Shadows

@темы: Сказочник, сказки

---

О нелегкой доле графомана

И еще один технический вопрос - как зафигачить сюда текст на одиннадцать страниц?

@темы: хэй-хо!

---

О серьезной угрозе

Подсознание как бы решило избавиться от всех недопрожитых мною тревог одним скопом и поэтому сегодня ночью мне приснилось, что я завалила экзамены по причине пожара в моей квартире. А когда я пыталась туда ворваться, чтобы оценить ущерб (по-моему всё, абсолютно всё внутри, да и снаружи дома было черным-черно) какая-то мимопроходящая женщина сообщила мне, что я старая, некрасивая и у меня плохие волосы.
*Ржет*
Вот про волосы - это накаут просто, да. Засчитано. (Но нефиг, ибо сегодня я намерена срезать едва ли не половину этой кудрявой метелки.) А вообще список волнующих меня вещей выглядит достаточно убого.
*И снова ржет*
Вот предстоящие экзамены - это уже не так смешно. Потому что волосы я срезать могу, а поступление - нет. Ибо скоро 24, а институт мечты еще не мой. Я старая, да.

Ну, а если серьезно - всё, что в моих снах связано с огнем (и водой) всегда о хорошем. Или так - сны вообще всегда о хорошем, если смотреть шире. Исцеляющее явление (вне)человеческого организма вообще.

---

О... или А?

Завести что ли отдельный дневник для выкладки Сказок?
Или замостить ими вот этот?

Вопрос: Сказки выкладывать

1. Сюды		4	(57.14%)
2. Или туды		3	(42.86%)
Всего:		7

@музыка: Blur

@темы: хэй-хо!

---

...

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий.
Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто.
И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.
Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,
не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит.
Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.

(с)Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла.

@темы: мудрысть, (с)цап

---

О предсказании будущего

- Мама, что значит двойка пентаклей?
- Тудыть-сюдыть.
- То есть?
- Ну то и значит - тудыть-сюдыть!

@темы: обнаружен ввод кошачьего типа

---

О чаедухе

Я тут подумала: а почему мне не завести свою коллекцию?

2. Как выглядит дух чая?
Маленькое рыжевато-коричнево существо. Комочек сухих листочков, из которых на тебя смотрят карие глазки. Добрые и ласковые. Если взять это существо на руку - оно теплое. Почти горячее. Очень приятно прижать его к щеке - оно будет тереться о тебя, щекотать кожу маленькими, нежными лапками.
Когда наливаешь кипятка в чашку, оно в ней купается. Сидит в воде, смешно нахохлившись. И превращаться в ароматный, воздушный дух. И даже когда ты давно допил свой чай долго-долго летает возле тебя и шепчет на ухо ласковости. Они согревают сердце. (с)

2. Как выглядит дух чая?
Мне сложно представить, если честно, но если говорить об образах, то пусть это будет бабочка с великим множеством крыльев, которые сухо шуршат в полете. (с)

2. Как выглядит дух чая?
Как пар, поднимающийся над чашкой. (с)

2. Как выглядит дух чая?
Дымится над чашкой. Может он дымится в позе лотоса, а может дымится, бодро отплясывая сальсу. Все зависит от чая. (с)

2. Как выглядит дух чая?
У каждого чая собственный дух...) Ни за что не поверю, что дух черного чая из пакетика и дух, например, хорошего пу эра выглядят одинаково. (с)

2. Как выглядит дух чая?
Это лохматое, коричневое создание с маленькими ветвистыми рожками, блестящими глазками, большими кошачьими ушами с кисточками и взъерошенной челкой,которое живет в чайнике и шуршит. (с)
***
Вот таких я собрала ребят. Отличные, я считаю...

Если кому-то придется не по нраву то, что я процитировала и выставила его ответ у себя в дневнике - пишите, я уберу.)

@темы: Волшебство

---

О добре

В капоэйре есть удар ногой в грудину (живот). При особом усердии бьющего - ребра ломает на раз. Называется "бенсау". В переводе с бразильского - благословение.
Так вот...

А вообще, конечно, вчера нам это сделало вечер.

@музыка: James Asher

@настроение: %)

@темы: обнаружен ввод кошачьего типа

---

О гордыне и нарцисизме

- И когда вода пронесет труп моего врага, я надеюсь - его тело будет изуродовано. - Говорит она.
Я понимаю, о чем она, почему и зачем. Сейчас это важнее всего - понимать ее.
- Даже ветер меня ненавидит. - Говорит она. - И он по мою душу; природа против меня, потому что я ей неугодна.
- Ты ничего не знаешь о ненависти. Никто не знает. - Добавляет она, как бы ни к кому не обращаясь. - Тебе должно быть от меня страшно.
- Маленькие ублюдки празднуют весну, посмотри. - Но она хотя бы открывает окно, подставляя лицо подступающим майским холодам. - А все злодеи будут наказаны. Смотри, у них первомай, а я в дерьме по уши. Темная королева в высокой башне. Я здесь главный отрицательный персонаж и, как водится по сюжету, меня победят. Все смеются, все счастливы и довольны - такие хорошие, добрые люди. А я, по канону, элегантный, весь в черном, антогонист. И меня вот-вот победят. Уже почти победили.
Я ставлю чайник. От его шороха тепло.
***

Сколько лет назад я открыла этот дневник для того, чтобы у него не было постоянных читателей? Для того, чтобы не казаться лучше, чем я есть, не иметь такого соблазна. Для того, чтобы писать бесконечные полотна писем женщине, которую люблю, потому что чувства заходят за контуры моего тела и их нужно куда-то девать. Для того, чтобы кричать, ворчать и плакать где-то, окромя своего основного дневника (потому что там нельзя - там же нужно казаться лучше, чем я есть). И к чему же я пришла в конце концов? Ну вот, к тому, что именно здесь нашлись люди, существование которых:
а. Мотивирует меня этой самой "лучше" становиться. (И откуда вы взялись на моей карте, такие замечательные, такие невозможно хорошие?)
б. Вот просто таки соблазняет меня вертеться "румяным боком", потому что очень хочется подружиться с этим мальчиком или вот с этой девочкой, мама, ты не представляешь, какая она классная, с ней лучшие ребята нашего двора дружат, она так шутит, такие истории рассказывает... и с гаража умеет прыгать!.

Меня полностью устраивает первый пункт. И настораживает второй. Я вообще не слишком понимаю, почему человеку (в частности мне) так необходимо ответно кому-то нравиться. В особенности, если очевидно - это я черпаю; это мне явно видится, чему поучиться. Что за детская жажда получить одобрение, внимание, восхищение от объекта симпатии? Эй, деточка, тебе уже двадцать три, период поглаживаний-по-голове пройден.
Хотя кого я обманываю, я то как раз застряла в нем по самое. И тот факт, что именно я всегда была той девочкой, которая бесстрашно сигает с крыши гаража в песочницу и сочиняет на ходу такие страшные истории, что закачаешься, лишь подтверждает всю серьезность ситуации.
Дорогое Мироздание, давай в следующей жизни мое рождение будет где-нибудь подальше от знака Льва?

@темы: автор, бодрящая пощечина