Как нас со Сказочником из одной степи в другую мотало... То, что я пишу и как я пишу во многом зависит от музыки. Поэтому мы просто заменяем готического Сопорушку на пространный и погружательный эмбиент... и получаем на выходе "кто все эти люди и где мои вещи?".
Благодарности: моему мужчине, оставившему меня в компании ноутбука лишь и чашки кофе (часа эдак так на три); Питу Намлоку с его State Of Mind, которая не отпускала, не отпускает и не будет никогда; Сказочнику, за то что говорит со мной.
Балерины Буто Старую квартиру на Новостроевской они покинули еще не скоро. Уставшие, молчаливые... Тишина в салоне автомобиля прерывалась лишь механическим шумом мотора. Мужчина то и дело бросал задумчивые взгляды на погруженного в себя молодого человека.
- Твое молчание меня настораживает.
- А что я вам здесь должен... - Он чуть не ляпнул "сказки рассказывать"? Усмехнулся собственной мысли. - Я устал так же, как и вы.
- Знаешь, что меня страшно раздражает в тебе?
Женя криво усмехнулся.
- Самое время поговорить по душам, как считаете?
- ..Когда погибают обыкновенные люди - ты принимаешь это близко к сердцу, расстраиваешься... Но быстро приходишь в себя. Когда погибают какие-то твари, сумасшедшие, извращенцы, вот, как этот, - ты просто сам не свой. Как будто каждый из них...
- Мой родственник? - Женя улыбнулся почти зло, наблюдая, как на лице его начальника заиграли жвалки.
Автомобиль остановился так резко, что от прикосновения Жениного лба с лобовым стеклом его спас только ремень безопасности со свойственной ему молниеносной реакцией.
"Спасибо, дорогой ремень".
- Ты... - О, как много ему хотелось сказать этому заносчивому гомику со всей прочей его нетрадиционностью. И о том, что он пугает его - в том числе. Но вот об этом говорить не стоило точно. Быть может - это одна из последних иерархических ступенек, отделяющих его от провального "ты вообще помнишь, кто здесь главный?".
Вилицкий Евгений вообще не верил в иерархию. - Я устал от тебя. И от этого дня... Твою мать, как мы теперь узнаем...
- Это не он.
Мужчина сложил руки на руле и положил на них подбородок. Женя осторожно прикоснулся к его плечу ладонью, но сразу же отдернул руку, заметив, как брезгливая гримаса едва заметно, но все же отобразилась на немолодом лице.
- Может быть, нам выпить кофе? - Предложил осторожно Сказочник. - В офисе сделать это едва ли удастся. Посидим где-нибудь...
- В машине. - Кивнул его шеф. - Я не в состоянии находиться среди людей.
- А я?
- Но ты же постоянно утверждаешь, что не имеешь к людскому роду никакого отношения!?
- Хха. - Женя устало усмехнулся, провожая глазами спину, обтянутую синим пиджаком. Как только широкоплечий невысокий силуэт исчез в ближайшем Старбаксе, улыбка медленно сошла с его лица. Он смотрел вдаль, на линию горизонта, протянувшуюся между домами. Видел он, конечно, совсем другие пейзажи: сквозь красные всполохи и черные пустоши неторопливо летела тоненькая фигурка, постепенно меняя свою форму, возвращаясь к прежней. Житель нижних миров плавно опускался к самым глубоким измерениям, возвращаясь Домой. Вот уже стали различимы очертания остроконечных крыльев за спиной рогатого создания...
Женя поднял глаза к серому небу, с любовной тоской вспоминая о собственной родине.
- Так кто это был, Евгений? - Сгибаясь в дверном проеме автомобиля, водитель его держал в руках картонную коробку с двумя большими стаканами. - Ну возьми же ты, чего сидишь!
- Демон.
- То есть, это хорошо, что он умер?
Сказочник подавил возмущение. Иногда глупость, плоскостомыслие его друзей-людей его шокировала. Впору самому начать покрикивать "я больше не могу здесь находиться".
- Для него - хорошо. Отдохнет от нашей чистой окружающей среды.
- Саркатизируешь?
Раздраженный неровный вздох.
- Демон, ангел... Это только для вас разница важна и ощутима. Потому что вы, люди, любите тех, кого можно использовать в своих целях. И боитесь тех, кто способен проверить вас на прочность. - И теперь в голосе его сквозило уже не привычное высокомерие, нет. Эти стальные нотки в голосе Сказочника можно было услышать не часто, но... в общем, их стоило услышать. Как будто каждое слово, отчеканенное им, вмещало в себя чудовищную концентрацию чего-то неразличимого и при этом очень важного. Конечно, пожилой мужчина не мог ни понять этого, ни даже осознать. Он просто необъяснимым для себя образом замолкал и ловил себя на том, что вслушивается в сумасбродную речь этого помешанного.
- Демон... Ну тебя к Дьяволу, это простой трансвестит-психопат. У вас, педиков, у всех с головой не в порядке, это же явно... Чему здесь удивляться. Нужно еще доказать, что это не он хореографа замочил... - Мужчина сделал долгий, внушительный глоток из своего стакана. Облизал губы. - Горячий, сука. - Констатировал он удовлетворенно. - Слушай... а чего он бешеный такой? Это что – результат кастрации?
- Ага. Купированная свобода сводит с ума. Вы не знали? - Яд в голосе его внештатного работника вот-вот должен был закапать на обшивку сидения. - Людям было, чему у него поучиться, конечно...
- У демона? Людям? Ты сам-то в своем уме, психолог, твою мать!?
- О, что это? Что такое? Вы верите в то, что я только что сказал? Бог мой, шеф, какие демоны! О чем вы!?
Женя чувствовал, как едкие слезы снова подступают к глазам.
"Я устал. Понимаешь?" - Он понимал.
Он отлично понимал.
- Женя?
- А?
- Где ты опять? Я чертову тучу времени придумывал достойный ответ на твою реплику, а ты даже не соблагоизволил его выслушать? - Чем ближе они подъезжали к агентству их компании, тем жизнерадостнее становился их начальник.
"Он - уже дома" - с дружелюбной завистью подумал Сказочник.
- Я... Просто устал. Простите.
Профиль с взъерошенными волосами, склонившийся над кофейным паром, окрасился искусственным светом - красный сигнал светофора будто бы подмигнул ему, передавая привет из преисподней. Розоватый отсвет скользнул по линии скул, с нежностью поглаживая светлую кожу.
"Я хочу заглянуть в вашу душу и прикоснуться к священному…" – фраза с резкостью выстрела прошила зарождающееся было успокоение детектива. Навылет.
Он потер виски, с силой нажимая пальцами на ноющее место, стремясь отогнать мигрень и навязчивое воспоминание. Он не хотел, не желал думать эту опасную мысль.
- Женя...
"В кухне никого не было, я же не идиот, я бы увидел и услышал"...
- Да?
"Кто ты там, ты говорил?"
- Нет, ничего. Отдыхай.
…
- Я не понимаю… Нет, не понимаю! – Кричал Никита. Шаги его гулко раздавались в коридоре. Затем – в кухне. И снова в коридоре. Он громко ступал по квартире в тяжелых ботинках и швырял вещи на стол – сумку, пакет с едой, кипу бумаг с работы, снова пакет… - Как ты… ну просто как ты можешь быть Таким?
Женя застыл у окна в комнате, скрестив руки на груди. Он дожидался момента, когда его друг устанет кричать. Вот тогда он в третий раз объяснит ему…
- Ты меня слышишь вообще?!
- Конечно.
- Тогда отвечай.
«О, эти следовательские замашки» - Женя прикусил губу, чтобы не улыбаться слишком откровенно. – «Ммм…».
- Ты же не понимаешь.
- Ты объясни так, чтобы я понял!
Сказочнику не нужно было его видеть, чтобы знать, как выглядит сейчас хозяин квартиры, в которой он гостил уже второй месяц: брови сурово нахмурены, над переносицей образовалась тонкая линия из числа первых мимических морщин… а тонкие губы обиженно поджаты. Он, наверняка, уверен, что выглядит весьма сурово. В действительности напоминает бунтующего подростка.
Из кухни послышался грохот, будто бы на стол с потолка упал кусок штукатурки.
«Что он там, мебель пинает что ли?»
Никита стоял в кухне, замерев над обеденным столом в размышлении.
- Что это было?
- Это был хлеб. Я положил его на стол.
Вилицкий скорбно вздохнул, пряча уж слишком веселый взгляд. Молодой детектив раздраженно хмыкнул. Они молча обменялись взглядами… Наступало время застолья, а значит – и перемирия.
Ужиная засохшим Бородинским с копченым мясом, и по привычке отмечая пятницу бокалом сухого-красного, Никита Лисов наблюдал, как его квартирант невозмутимо жует свои овощи.
- Я тебе не верю. – Не удержался он, озвучив мысль, блуждающую в его голове весь вечер... да что уж там – все те пол года, что он знал Вилицкого.
- Я понимаю. – Сказочник спокойно кивнул. – Не хочешь верить. Ты, как и твой начальник… Вы предчувствуете, что поверив мне однажды, вы как бы согласитесь с тем, что мой мир имеет право на существование. А дальше, глядишь и… - Он фыркнул.
- Да, это дорога прямиком в психдиспансер. В лучшем случае.
- Тем не менее, вы знаете - то, что я делаю, дает свои результаты.
- Нет. Не дает. – Во взгляде детектива все еще плескалась обида. Теперь она одервенела и превратилась в холодное отречение.
- Я сделал всё, что было в моей власти.
- Но не в твоих силах. Я… да все мы знаем, что ты способен на большее.
- Мне нельзя. – Почти прошептал Сказочник.
Никита прищурился, силясь разобрать какой-то новый тон в голосе друга. Что это? Сожаление? Чувство неуверенности сквозило в его голосе? В те редкие моменты, когда Сказочник будто бы давал слабину, следователь чувствовал, что может усилить нажим и с ажиотажем бросался в атаку… Чтобы в очередной раз убедиться – этот человек живет по каким-то своим законам. И никакие другие его не интересуют. И ни жалость, ни чувство вины, не давление… ни один способ манипуляции, ничего не могло возыметь должного эффекта. Вилицкий делал только то, что считал нужным сделать, как будто советуясь с кем-то, кого Никита не знал и не видел. И не мог увидеть.
- А пройти половину пути и отказаться от него на середине – это можно? Знать, что ты можешь помочь и не сделать этого… Так тебе можно?
- Теперь это уже не мое дело. – Уставший от бессмысленной беседы, психолог поднялся из-да стола. – А значит, что и помочь я не смогу. Я ничего не увижу. Ничего не почувствую. Мое участие в расследовании далее бессмысленно.
- Аминь. – Хмыкнул Никита. И задумчиво постучал ломтиком черного хлеба по столу. – А то, что мне продадут хлеб из прошлого века, ты не мог предвидеть? Может быть, призовешь к нам дух его изготовителя? Не удивлюсь, если он явится к нам в военной форме ... Хлебушек-то наверняка варили из клейстера. – Он смотрел, как полная оскорбленного достоинства фигура Сказочника удаляется по длинному коридору старой квартиры. – Эй, я могу даже блюдце покрутить, если хочешь… Никакой от тебя выгоды в быту, ясновидец!
Он еще какое-то время посидел за опустевшим столом. В тишине было слышно, как за окном с хрипотцой шуршат колеса отъезжающей от подъезда машины. Кто-то спешил домой… а быть может, напротив, отправлялся на поиски ночных приключений. Наступает суббота, черт бы ее… Когда он работал в милиции, этот день считался у них проклятым. Люди идут отдыхать… Люди не умеют отдыхать. Или… быть может, они просто так сильно устают? От дурацкой работы, от нелюбимой жены, от себя… И, в конце концов, от своей жизни. Ночь с пятницы на субботу всегда была урожайной.
Лисов поднялся из-за стола, потянулся с наслаждением, разминая спину, захлопнул форточку. Дождевые капли уютно барабанили по стеклу, смазывая пейзаж ночного города, превращая его в экстатическое полотно сюрреалиста. Там, за окном, сырость улиц таила в себе опасность за любым поворотом для одних… и романтику дождливой осени для следующих. А здесь, в теплоте кухонного покоя, она создавала некую таинственную завесу между ее Вселенной – тех, кому слишком тесно в четырех стенах дома, и… и для таких, как он. Он был счастлив полному столу, крепким стенам и их, пусть и холостяцкому, домашнему очагу. Большего ему не было нужно – он умел беречь то, что имел.
- Спокойной ночи, мой город. – Он обернулся к стене, прямо за которой находилась комната, где сейчас обитал Вилицкий. – Спокойной ночи, Сказочник.
Он жил в этой квартире «старого образца» всю свою жизнь. Его тело знало здесь каждый угол, поэтому он мог спокойно, не включая свет, добраться до своей комнаты. И точно так же, в кромешной темноте, забраться в свою кровать, не заблудившись в одеяле. В черноте помещения постепенно прорисовывались предметы; силуэты мебели выдавали себя за причудливых зверей из волшебных, но страшных историй. Таких… какие читала ему мама в детстве. Совсем не таких, которые сейчас, в его тридцать два, рассказывает ему иногда его друг – Евгений Вилицкий. В тех всегда было понятно, кто добрый, а кто злой. И не нужно было мучиться сложным внутренним выбором, на стороне кого быть и кто прав. А то и страшнее – доносить… пытаться донести до себя мысль, что правых и вовсе нет. Сказки, которые откровенным, ярким, как пестрая органза, шлейфом окружают Вилицкого, всегда тянутся за ним… А то и вовсе ходят, как немые призраки…
Волосы на руках встали дыбом. По спине прошел колючий озноб, будто он лег на какой-нибудь из йогических ковриков его друга и сотни мелких иголок впились ему в кожу. В коридоре кто-то был.
Определенно.
Если у Жени было его провидение… третий глаз, упряжка шаманских духов и черт знает, что там еще, то у него, Никиты, был его нюх. «Ищеевский» нюх, ставящий его, быть может, на пол шага впереди любого другого детектива средней успешности. В остальном он был обыкновенным следователем – ничего выдающегося. Но одно он всегда мог определить точно – присутствие «чужого» на одной с ним территории. А в некоторых случаях и намерения этого самого чужого. Сейчас же он чувствовал не просто угрозу… Нет, ему, конечно был знаком настоящий животный ужас - по роду своей деятельности сталкиваться с ним приходилось не единожды. Это физический страх, когда твое тело передает сигнал в мыслительный центр – «эй, хозяин, мы можем погибнуть». То, что он ощущал сейчас, было иным.
Сегодня у Женьки на глазах их главный подозреваемый покончил с собой. И, кажется, Сказочник – такой ранимый обычно, впечатлительный, как трепетная барышня, забыл об этом происшествии почти сразу же, как в дверном замке их офиса повернулся ключ. Шеф рассказывал им о случившемся абстрактно, сбивчиво. Он почти ничего не видел. А Женька почти ничего не сказал. То есть он, как и всегда, излагал свою версию обстоятельно, ни в чем не противореча ни себе, ни их Старшему… Но, в тот момент, когда все, слушая гипнотичную речь Женьки, рассматривали свои опостылевшие чашки с чаем, сам Никита наблюдал за его лицом. Что-то, что произошло там на самом деле, навсегда останется между ним и стенами той квартиры. Может быть Никита не знал почти ничего о биографии этого странного человека, вносящего сумбур и экстраординарщину в жизнь их детективного агентства… Но, иногда ему казалось, что он точно знает, о чем тот думает или молчит. И в тот момент, когда Женя, сохраняя невозмутимое выражение лица, вел свой рассказ, глаза его, и так нездешние обычно, были холодными. Выключенными были его глаза, как окна, за которыми в сумрачную погоду не горел свет. Как всегда, когда он врал или недоговаривал.
Тревога, возникшая в тот момент, не оставляла его и до настоящего времени. И сейчас, как чуткая змея, уловившая вибрацию земли, она подняла свою голову и напомнила о своем существовании. Что-то, что произошло Там, Женя принес в их дом. В его, Никиты, дом – дом простого человека, живущего по земным законам.
Он бесшумно потянулся к пистолету и так же тихо поставил ноги на пол. Двигаться, не издавая ни звука, в темноте было сложнее. Нечто подсказывало ему – кто-то, ждущий его в коридоре, в темноте был куда менее уязвим, чем он. И еще о том, что пистолет ему сейчас не пригодится… Но он все же взял его с собой. Потому что был человеком из плоти и крови. Или потому, что тяжесть металла в руке связывала его не только с возможностью воспользоваться огнестрельным оружием, но и с тем миром, где с его помощью все еще можно было себя защитить.
«Мир застывших вещей» - так выражался Женька.
К тому, что ожидало его за дверью спальни, он готов не был, ибо оно было вполне себе материально. И это его подвело.
«Черт возьми» - будет думать потом Никита Лисов – средней успешности детектив тридцати двух лет от роду, с детства отвергающий всю возможную ересь о существовании злых духов, как впрочем и добрых… и вообще всего того, что нельзя потрогать руками, скрутить и заковать в наручники, - «как так получилось, что я, услышав… ну хорошо, почувствовав присутствие незнакомца в своей квартире, совершенно серьезно собирался обнаружить в прихожей что-то такое, сквозь что можно было бы просунуть руку?».
Но это будет потом.
«Эй» - пронеслось в его голове абсолютно нелепое – «если ты ищешь кого-то, кто теоретически может в тебя поверить, то ты ошибся дверью».
- Нет. – Существо подняло на него взгляд - в темноте блеснули ослепительно-чистые белки глаз. – Я ищу именно тебя.
«Оно не говорит… Оно думает!» - понял следователь. – «И я его слышу».
- Тебя нет. – Убежденно произнес Никита. И потер подушечкой указательного пальца спусковой курок. – Нет.
- Но я есть! – Ехидно возразил пришелец и слегка наклонил голову. Следователь видел его очертания в темноте и со всей уверенностью мог бы заявить, что более подробного рассмотрения не желал. – И шел я именно к тебе. – Он сделал шаг вперед. Никита инстинктивно отступил, готовый почувствовать плечом косяк прилегающей комнаты.
Еще шаг… и свет из кухонного окна высветил силуэт незнакомца. Молодой детектив, привыкший, тем не менее, за век своей службы ко всякому, судорожно сглотнул… Он думал о том, что там, за стеной, спит Сказочник, миролюбивый, как белый кролик, не способный защитить себя даже от осы.
Легкий шелест… тот, кто так неожиданно потревожил их заслуженный покой этой ночью, повернул голову в сторону Жениной спальни. Черный бант из жесткой и прозрачной ткани «царапнул» по воротнику старинного черного платья.
- Стой!
- Нет, не к нему. – Подобными голосами в кинофильмах любят наделять серийных маньяков, вампиров, искусителей из самых недр ада. В голосе звучала улыбка… И, да, существо действительно улыбалось. Сладко-сладко. – И не лги себе, смертный. Сейчас ты нуждаешься в его защите больше, чем он в твоей…
«Больше, чем он… в твоей…» - Голос плыл, больно отдавал в висках, ударялся о стены коридора, рассыпался короткими, сломанными звуками… и, в конце концов, превратился в хрип и скрежет, будто кто-то записал его на пленку, а затем воспроизвел в «оборотном» виде. Впрочем, стен, как таковых, уже не было. То, во что превратилась стена его квартиры, прежде заботливо поддерживающая входную дверь, не поддавалось адекватному определению. Отражение в окне, за которым сгущается сумрак, - вот, чем она стала. Проще говоря, бетон, вместе с прилагающимся куском обоев, вопреки всем законам физики и нарушая свойства плотной материи, почти растворился в воздухе.
«Как мало мы знаем о наших соседях» - Проскочила в голове у Никиты невольная мысль, выраженная нервным смешком. Он вытянул шею, силясь подробнее рассмотреть плавно движущиеся в клубах марева тени. Это было бы даже красивым, если бы по телевизору, на безопасном расстоянии от реальности.
- Немедленно верни стену на место! - Гаркнул он, едва не рыдая от собственной нелепой беспомощности. – Эй!.. – Его ладонь смыкалась вокруг пустующего пространства. Револьвер исчез. Зато появилась одежда – длинная, белая, доходящая до пят. Нет, не белый халат с непомерно-длинными рукавами, но туника.
«…ты нуждаешься в его защите…»
Если не в защите, то в совете уж точно. Что-что, а хождение во сне – это Женькин удел, здесь не поспоришь. А в том, что это был сон, Лисов больше не сомневался. И это успокаивало. Чертовски успокаивало. Что еще могло бы так успокоить материалиста, у которого из рук пропало его единственное оружие?
- Ты идешь за мной, человек?
- Где ты, Дьявол тебя возьми?!
И снова мерзкое хихиканье.
- Просто иди. Не заблудишься.
- Будешь выебываться – проснусь.
«Да уж, заблудиться здесь сложно» - его окружали пески. Только пески. Ветер поднимал их в воздух облаком колючей пыли, сквозь которую было видно тяжелое, душное небо – раскаленный алый закат на рыжем фоне. Ржавое умершее небо. И Никита решил идти, прижав к переносице ладонь. Ребром. Защищая глаза от мельчайших частичек песчаной пыли. Пахло раскаленной землей и от этого запаха свербило в носу, раздражалась слизистая носоглотки. И все же этот пейзаж… это ощущение горячих прикосновений к коже… казались ему отдаленно знакомыми. Как будто где-то и когда-то он уже все это переживал.
- Ты будешь блуждать в воспоминаниях или работать, человек? – Голос звучал снисходительно, насмешливо. Оскорбительно. – Не мог найти другого времени для того, чтобы впасть в ностальгию?
Ему было жизненно важно вспомнить – он знал. И понимал – существо знает тоже. Но не упускает возможности выразить ему свою антипатию.
- Что тебе от меня нужно? – Крикнул он в пустоту как можно громче, сложив руки рупором. Кричать в пустоту было странно. И, наверное, бесполезно.
- Это тебе. От меня. Нужно.
- И что же мне от тебя нужно? – Никита почувствовал, как уголок губы нервно дергается. Сейчас он начнет ржать. А затем осядет на землю и здесь же и останется.
- Правда твоей реальности.
«Не издевается» - По голосу, али еще как понял детектив.
Он как будто бы ждал, что сейчас, вот-вот, ветер донесет до него тяжелые, токсичные нотки от жженой резины. И леса – приглушенные на фоне этой смутной завесы. Где-то жгли автомобильные шины…
… Где-то жгли автомобильные шины. И не где-то, а на свалке. Неподалеку от их дачного участка. Он, тогда коротко стриженный белобрысый мальчишка с розовыми, сожженными под летним солнцем плечами, вышел проверить – удастся ли стащить останки горячей плавкой резины. Черную дымящуюся массу можно было подцепить на длинную крепкую палку, а дальше делать с ней всё, что заблагорассудится – бегать с ней по лесу, наблюдая, как стелется следом серый дымящийся хвост, дразнить шмелей запахом гари, попробовать поджечь самодельный факел… Распаляя себя этими измышлениями, маленький Никита, погрузившийся в свои беззаботные (а тогда необычайно важные) грезы, сам не заметил, как… Как что?
Испуганный ребенок, он на тот момент загнал эти воспоминания как можно дальше от поверхности разума, силясь придать им наиболее приемлемую форму. Такую, которая не нарушит его гармоничное мироустройство и не вызовет такой страшной реакции, которая была у его родителей, когда он вбежал в их маленький одноэтажный домик с криком «мама, передо мной небо раскрылось!».
- Мама, передо мной небо раскрылось. – Прошептал он, ощущая, какими сухими стали его губы. Инстинктивно облизнулся.
Тогда перед ним раскрылось небо. Или, правильнее будет сказать – провалилось. А на месте безмятежной июньской синевы буйным цветом расцвел калейдоскоп из пестрых лепестков, пятен, мазков, какие оставляют художники на палитре масляными красками. Никита, тогда еще не особенно искушенный понятиями о том, чему принято существовать, а чему – нет, застыл, обрадованный неожиданным подарком судьбы. Жизнь его зрелищами не радовала. Изумленный, восхищенный и вместе с тем взволнованный, уже на тот момент он неосознанно соображал свободным своим умом – таинственное явление, о котором ему ничего не рассказывали ни родители, ни мальчишки во дворе, ни телевизор, было не просто красивой природной картинкой, как удачный закат или яркая двойная радуга. Это явление было говорящим и говорило оно с ним через невидимую и несуществующую нить, протянутую между Никитой и переливающимися в небе разводами. О чем? О том, что он, обыкновенный малолетний пацан из так называемой «неблагополучной семьи» вот прямо сейчас может попросить у этих картинок сложиться в «любую фильму», которую он хочет посмотреть. На тот момент именно так он расшифровал послание, телеграфированное по линии «небосвод-Никита». И еще кое что… Тогда ему явственно казалось, что идеальной формулировкой будет «покажи мне мою реальность». Потому что какой-то другой не было. Только небо, ставшее на мгновение целой палитрой в распоряжении одного ребенка. И всё. И ничего за пределами. Намного страшнее, чем учили его мать и отец – так называемого «общего» мира нет. Ничего нет.
Сейчас он мог бы сказать, что ему было страшно, тоскливо… и невыразимо одиноко. Ребенок в таком нежном жизнерадостном возрасте немногое знает об этих чувствах. Пожалуй, маленький Никита мог бы ответить, что внутри него воет зверь.
«Выгрызающий ребра в предсмертных судорогах» - Добавил взрослый Никита. – «Так, как если бы это были прутья решетки».
Сердечный зверь в грудной клетке.
- Тебе приснился сон. – Безапелляционно заявила его мама. Заботливая, умная мама, которая всегда знает, как и что нужно сказать своему сыну, чтобы было правильно.
- Точно… Сон. – Он сам поразился своему бесцветному тону. – Где ты?
- Ее здесь нет. Я за нее. – Уродец из его прихожей стоял в нескольких шагах от него. Там, где заканчивалось изображение песка и начиналось… ничего; пустота, невыразимая словами, доступная только сновидцу. – Не смотри так на меня, это неправда… Она всего лишь воспоминание, а я, как видишь, в твой сон войти не могу. Но ты слышишь меня!
Никита решительно отшатнулся в сторону, подальше от зависшего в небытие собеседника, и вышел из оцепенения. Действительно, только трансвестита в балетной пачке ему в сновидении не доставало. И так видится невесть что…
- Говорил мне Женька – вредно есть на ночь.
- Так и будешь бегать? Мое время заканчивается, а я не хочу уходить, не отдав долг.
- Страшно вспомнить, что же я мог тебе занять. – Никита все еще шел, не оборачиваясь. Он старался шагать быстро и злился, когда ноги проваливались в песок. Временами – почти по щиколотку.
«Глинистый, мягкий… как на нашей даче».
- Не тебе. Ему.
- Ну конечно, где чертовщина, там без Вилицкого не обошлось.
«Пожалуйста, я не хочу знать. Пусть он для нашего Главного остается подозрительным типом, психопатом, проблемой и потенциальным виновником всех наших напастей, но не для меня. Я не хочу знать».
- Вот твоя основная беда – ты ничего не хочешь знать. – Презрительно кинул ему на прощание ныне покойный и когда-то подозреваемый. А потом ушел.
Никита не видел, как он уходил (провалился в преисподнюю? Растворился в воздухе, как недавно – стена? Превратился в летучую мышь и улетел в полосу заката?), но точно знал, что там, за затылком, его более не стоит.
Остался он. Он – и мертвеющий небосвод. Все еще… выключенный?
- Что нужно сделать, чтобы тебя включить? – Крикнул он, задрав голову вверх. Улыбнулся, криво, но почти весело.
Подумаешь, песок. Хорошо, что он босиком, - в каких-нибудь кожаных сандалиях было бы больно… А пейзаж по-своему красивый. Конечно, не буйство цвета, не майский сад… Солнце, слепящее злое солнце, как пулевое ранение в желтом теле, истекающее золотом, расползалось пятном, когда он щурился. Проморгавшись, детектив зажмурился, с силой потер глаза пальцами. Снова поднял их… солнце расплывалось, увеличиваясь в размерах, как выдуваемое мастером стекло округлой формы и, одновременно с этим, вращалось, как капля масла на раскаленной сковороде. Сначала неровно, синусоидными волнами покрывалось, кренилось то в один бок, то в другой, стремясь принять форму ровного шара, затем – кольца. И кружилось, кружилось, кружилось, как будто катилось на одном месте, окаймленное короной из коротких лучей, напоминающих гребни волны на поверхности океана. Брызги-искры вылетали из-под него, складываясь в причудливые силуэты, превращались, стекали в единую форму и рассыпались на сотни сияющих краплений, пока не превратились в огромного золотого льва. Лев бежал по колесу, перебирая огромными лапами по тонкому ободу цвета дерева… сикомора? Никита судорожно выдохнул, отступая на шаг назад. Застыл с рукой, занесенной над головой… ну просто герой библейской картины. Вот и звуки шофара послышались.
Повинуясь неясному импульсу, он потянулся рукой прямиком к видению. Внутри кольца, как изображения калейдоскопа, с каждым проворотом менялись узоры. Пестрые, как персидский ковер, блестящие, как камушки-стекляшки. Тем не менее, послушные под его пальцами, как будто та невидимая нить из его детства так и оставалась одним своим концом в руках у него, у Никиты. И сейчас он совершенно точно знал, о чем следует спросить у божественного проектора.
Балерины Буто - часть вторая. (Цикл "Сказочник")
Как нас со Сказочником из одной степи в другую мотало... То, что я пишу и как я пишу во многом зависит от музыки. Поэтому мы просто заменяем готического Сопорушку на пространный и погружательный эмбиент... и получаем на выходе "кто все эти люди и где мои вещи?".
Благодарности: моему мужчине, оставившему меня в компании ноутбука лишь и чашки кофе (часа эдак так на три); Питу Намлоку с его State Of Mind, которая не отпускала, не отпускает и не будет никогда; Сказочнику, за то что говорит со мной.
Балерины Буто
Благодарности: моему мужчине, оставившему меня в компании ноутбука лишь и чашки кофе (часа эдак так на три); Питу Намлоку с его State Of Mind, которая не отпускала, не отпускает и не будет никогда; Сказочнику, за то что говорит со мной.
Балерины Буто