Последняя часть Балерин-Буто.

[Rinka-Aririka]

Я поехала на дачу и взяла с собой купальник, а надо было брать зонтик и резиновые сапоги. Хотя, в общем-то, все весьма неплохо сложилось, потому что на протяжении двух недель я валялась на диване в обнимку с кошкой, ела пироженки и печатала, печатала, печатала. Видимо от переизбытка кислорода и одиночества, меня нехило галлюцинировало... поэтому, неплохо вышло.

Заключительная часть. Балерины-Буто

...Повинуясь неясному импульсу, он потянулся рукой прямиком к видению. Внутри кольца, как изображения калейдоскопа, с каждым проворотом менялись узоры. Пестрые, как персидский ковер, блестящие, как камушки-стекляшки. Тем не менее, послушные под его пальцами, как будто та невидимая нить из его детства так и оставалась одним своим концом в руках у него, у Никиты. И сейчас он совершенно точно знал, о чем следует спросить у божественного проектора.

Их нервный вечер; молчаливый ужин… Вот Сказочник выходит из машины начальника, подавленный и погруженный в себя – старается не встречаться глазами с ним, а значит – злой. Картины отматывались назад, одна за другой. Вот, они в той страшной квартире – Женя склонился над сжавшейся в углу худой фигурой… которая и была его ночным гостем. Тем самым уродцем в платье балерины и с дурацким бантом на голове… Он прищурился, чтобы точнее поймать зрением видение в небе… провел пальцем по солнечному кругу, вращая колесо, придавая ему ускорение. Лев на секунду остановился, следя за его жестом, и, прижав корпус тела к дуге колеса, пустился бежать снова. Колесо крутилось. Картины менялись. Шел обратный отсчет… Далеко за тот момент, когда в дверь их сыскного агентства постучалась заплаканная дама в шляпе с широкими полями. И даже за тот момент, когда был убит ее муж. Нелепая, очень неэлегантная смерть для преподавателя танцев – получить цветочным горшком в темечко… А вот и их недавний знакомый, ни коем образом, конечно, себя не напоминающий. Вообще не имеющий ничего общего с человеком, даже с той его страшной карикатурой, которую он встретил этой ночью в собственном доме. Тем не менее, Никита знает, что это он. Точно так же, как знает, что именно он сам скажет завтра на работе Главному. Сейчас он может узнать вообще всё – всё, что ему хотелось бы знать. Но ему не хочется ничего, ей Богу, кроме, пожалуй…

- Не оставляй меня больше, пожалуйста. – Попросил он хрипло, не зная толком, к кому именно обращается – к видению в небе, к воспоминаниям или к самому себе. К высшим силам? Он всегда верил в них довольно смутно. Расплывчато… - Я сделаю всё, что угодно, только не уходи больше никогда! Что мне сделать?
Лев остановился – «пленка» кончилась и картины в круге застыли. Теперь их в пустыне было трое – растерянный мужчина (хорошо, что он не видел себя со стороны, ах, как хорошо, потому что, наверняка, стыдное было бы зрелище), большая африканская кошка, сотканная из солнечного света и темно-зеленый змей, кусающий себя за хвост. Змей, вписанный в круг. Круг замкнулся. А он всё понял. Куда больше, чем хотел и Хотел Бы. Тот зверь, как оказалось, так и живет в нём – черный и глухой, озлобленный на владельца за невнимание. Он всё это время спал, изредка царапал, скреб по сердцу огромной когтистой лапой и звучал в нем, монотонно и все чаще голосами извне. Голосами таких вот, как Вилицкий.
Никита злился и ненавидел – себя, зверя и Сказочника. И, кажется, тяжело болел на протяжении всей своей жизни, но упорно этого не замечал.
Чернота в груди разрасталась, зверь вставал на мускулистые лапы, распрямлял плечи, вытесняя воздух из легких, давил на сердце, не давал дышать, думать и чувствовать что-либо кроме самого себя. Занял почти все тело, разлился мутным тяжелым потоком от головы до пят. Стал уже ростом с него самого.
«Сейчас… еще немного и я сам превращусь в зверя. Меня не будет, а будет одна лишь моя беспросветная, жуткая, едкая тоска».
Небо чернело, коптилось, как пленка, попавшая в огонь, как резина, вздувшаяся на костре. Ладно – не было сил дышать; но дышать уже и вовсе было нечем. Запах жженых автомобильных колес повсюду – внутри него, в горле, в желудке – будто бы он только и питался этой масляной горечью. Она скрипела на зубах, опускалась на глаза, как покрывало, отнимая остатки желтого и охристого, золотого и подвижного. Ни льва, ни змея, ничего живого. И идти некуда – тьма уже не только внутри него – воздух сам окрасился в чернильные сумерки, какие бывают только на юге.
«Я же в пустыне» - Думал Никита - «скоро начнется ночь, а затем и буря, холод… И я уже никогда не проснусь».
А впрочем – зачем. Ему все больше усилий приходилось прилагать просто для того, чтобы помнить, зачем он здесь, кто он и какие цели привели его в это пустое и безжизненное место.
- Эй, господин следователь!
Голос вывел его из мучительного транса. Острая, режущая боль, раздирающая грудную клетку, сковывала движения, и Никита поддался вперед, на крик, стремясь выпрыгнуть из этого невыносимого ощущения. Голос раздавался из плотной завесы пузырящихся сумерек… подвижных… Как сгустки в массе сине-черного воздуха плавали гибкие силуэты. Единая материя с потемневшим пространством сна - они то вырисовывались отчетливо, то снова растворялись в нем. И Лисов, ощущая себя мухой, случайно опустившейся на подтаявшее желе, рванулся прямиком в толпу плавно-движущихся фигур. Рванулся… и, почувствовав пружинящее сопротивление воздуха, побрел, опустив голову и отталкиваясь руками от пустоты…
Они, молча, как голодные хищники, нацеленные лишь на одно – убивать, двинулись за ним. Плотным тихим и липким кольцом окружили его, не давая вырваться из этого чернильного оцепления. Лица их, не имеющие глаз, гладкие, как яйцо, образовывали впадину на том месте, где мог бы быть рот. Рот двигался – они говорили, как будто бумага шелестела на сквозняке. Напоминающие головастиков, слепые, с ротовой щелью, они смыкали свой хоровод, отупевшие и тяжелые.
«Именно так и выглядят живые мертвецы» - думал Лисов. – «Тяжелые от свернувшейся кровяной массы, раздувшиеся от гнилостного газа, неповоротливые кожаные слизни».
- Останься с нами. – Теперь он слышал их голоса – приглушенные, сиплые – воздух едва проходил сквозь опухшие горловые связки. – Зачем тебе уходить? Зачем? Зачем? – Повторялось в отдалении.
- Пошли прочь. – Процедил сквозь зубы Лисов, стараясь не дышать лишний раз.
- Нет дома у неверующего. – Заверяли его голоса - мужские, женские, а то и вовсе бесполые. – Тебе никуда не нужно. Тебе ничего больше не нужно. Здесь ты сможешь успокоиться…
А ведь действительно – в холодном склизком озере теней боль в груди притихла, как если бы на горячую кожу лег ледяной компресс. Песчаные равнины в полумраке казались залежами застывшего бетона, а местные призраки – пластиковыми клонами, жуткими в их безжизненной монотонности. Один силуэт, выгибающийся при неровной ходьбе, второй силуэт, третий… Армии безликих фигур, одноцветных солдатиков дешевой работы.
Ощущения в его собственном теле казались отдаленными, будто он находился под сильнейшим анестетиком. Голова - тяжелой, как после болезненного похмелья, когда из мглы сонного разума грозятся всплыть неприятные воспоминания, а ты давишь их из последних сил и просишь отсрочки у памяти. И кажется, что ты уже никогда не почувствуешь себя хорошо… Думать было тяжело. Думать было больно. Да и о чем? Чего он хотел, куда двигался?
- Детектив, где вы там? Ваш кофе уже давно готов и стынет.
- А? – Никита вздрогнул, как от резкой зубной боли. Голос, еще недавно казавшийся таким теплым и живым, теперь казался раздражающим, излишне громким. Что от него хочет этот невидимый человек? Почему сейчас?!
- Нет, стой, остановись… - Первая тень, темно-фиолетовая, отвратительно маслянистая, как гематома, упала на колени – крепкие жгуты-пальцы обвились вокруг его голени. – Не слушай. Не слушай ни-че-го!
«Ты ничего не хочешь знать» - всплыла в его памяти фраза. Чья она?
Отрезвляющий, как бодрящая пощечина, такой родной, такой истошно-живой, настоящий аромат ударил в ноздри, как вода – когда засыпаешь в ванной и просыпаешься за несколько мгновений до того, как уйти с головой. Крепкий, объемный и… чистый. Во всем окружении кишащих, как живые резиновые шланги, единственно цельный, как ствол дерева (какая уж там соломинка для утопающего), как скалистый берег. Поток густого аромата кофе поймал его и подхватил, как объятия священной горечи.
- Стой, немедленно прекрати, прекрати ощущать! – И вот уже вторая, а за ней и третья мертвая фигура кинулась ему под ноги, мешая двигаться за пленительным, оседающим на языке вкусом-запахом. Они уже не роптали вкрадчиво, они рычали, гудели, как опрокинутое осиное гнездо.
- Просто продолжайте движение. – Зовущий его голос раздавался куда тише, но столько в нем было уверенности и вместе с тем покоя…
- К тому же мой кофе готов. – Пожал плечами Лисов, силясь разжать губы в улыбке.
Каждое движение давалось через силу, казалось – он провел в оцепенении целую вечность. Но где-то в безызвестности, в пустоте, за краем сновидения, его ждала его чашка кофе, а пар от нее плотной дымчатой лентой тянулся через головы безликих тварей, к самому его лицу, как путеводная нить.
- С дороги! – Никита прикрикивал на них, как на бродячих собак, в нерешительности замерших, не уверенных, стоит ли бросаться на этого путника или лучше не рисковать. – Пошли вон!
И они расступались, издавая сердитое глухое рычание все реже и тише. Запах кофе же становился все отчетливей…
В какой-то момент Лисов понял, что его раскаленная пустыня, полная движущихся покойников, осталась позади. А он сам… где находится он? Уловить окружающую обстановку, хотя бы какие-нибудь предметы… как и пол (землю), на котором он, по логике, должен был стоять, не получалось. Их не существовало.
«Я нахожусь в пустоте» - Констатировал следователь, понимая, что это, пожалуй, именно та мысль, от которой стоит начать сходить с ума… И сразу же, к своему счастью, обнаружил, что глаза его улавливают знакомые очертания – в мутном, блеклом пространстве проступили контуры. Коридор его собственной квартиры, только несколько видоизмененный, змеился, изгибался, как резиновая труба; огромное кухонное окно неторопливо проплывало мимо, успев выхватить очаровательный вид – живые полипы заводских башен сквозь стекло, ядовито-фиолетовый дым и жизнерадостное солнце сквозь него – восходящее утреннее солнце.
«А в реальном-то мире утро. Отличное солнечное утро» - подумал он с тоской.
Знакомая до каждой шероховатой трещинки в стене квартира воссоздавалась, как паззл из разбитой мозаики. И все же, все же… Что это за полосы тумана, нависшие над потертым у двери линолеумом, почему стены приобрели свойства односторонних зеркал и теперь он попеременно видит в них то свое офигевшее отражение, то безликие силуэты, безжизненно бредущие за ним? Кто этот мужчина, в конце концов, восседающий возле маленькой газовой плитки? На плитке – керамическая турка, в турке, очевидно, его кофе. Фигуры продолжали плыть по воздуху, в сгустках тумана, меняться местами, растворяться и вырисовываться обратно. Огонь на конфорке – и тот вел себя странно. Недоверчиво поглядывая на Никиту маленькими рыжими глазами, он хмурился, затихал, пригнувшись к самой металлической розетке… а затем снова взмывал едва ли не к самому потолку, показывая Никите оранжево-голубой язычок молодого пламени. Кофе в турке увлеченно танцевал, да так, что та ходила ходуном под его кипящей радостью. Разведя руки над пышной кофейной пеной, человек, напоминающий своим видом классического шамана из какой-нибудь северной сказки, уговаривал кофе успокоиться и вернуться в глиняную емкость. Никита пригнулся – над его головой пролетел раскачивающийся на длинной нитке амулет из перьев, цветов и разноцветных бусин. В центре композиции бешено вращалась обыкновенная швейная игла.
- Вы не видели мои часы? – Прозрачный человечек ростом под полтора метра застыл перед ним, покачиваясь. Глаза его были закрыты, а пижама в синий горошек ненавязчиво намекала на то, что он, в общем-то, спал.
- Они полетели… Туда. – Лисов растерянно ткнул пальцем в недра бесконечного коридора, который грозился вот-вот растаять.
- Мое время так быстро летит, так летит… - Вздохнул сомнамбула и, пройдя детектива насквозь, двинулся в указанном направлении.
- О, несчастный, он стремится держать свое время даже во сне. Поэтому и не может нормально отдохнуть.
Никита закружился на месте, пытаясь определить, откуда раздается голос. Голос раздавался из высокой старой вешалки. Открывая черный чугунный рот, она укоризненно качала «головой» с изящно изогнутыми крюками.
- Э. – Изрек он, размышляя, не стоит ли извиниться перед домашней утварью за тот факт, что он ежедневно вешает на нее свое пальто.
- Чего ты встал? Не слышишь шорох?
- Слышу.
Из расплывающейся темноты раздавалось шуршание и скрежет, будто бы преследующие его твари бежали на нескольких конечностях, как полчище крабов.
- Нашел время со сновидцами разговаривать! Пора вставать, Никита! – Вешалка вздохнула. – Ты всегда трудно просыпался. Помню, когда ты был маленьким мальчиком…
Из-за угла показались длинные, неестественно изогнутые ноги. Стремясь набрать скорость, существа действительно передвигались на четырех конечностях, как гимнасты, послушно вставшие «на мостик». Головы их на вытянутых шеях внимательно следили за дорогой. Никита почувствовал, как в нем закипает раздражение. Ему надоело удирать от карикатурных уродов по зависшему в бесконечности тоннелю. Слева, через ряд прозрачных зеркальных стен, его ждал невозмутимый шаман, склонившийся над кофейной туркой. Казалось, происходящее его нисколько не удивляет. Его широкие плечи, длинные седые волосы и даже расписанная свободная рубашка излучали покой. Лисов, нахмурив светлые брови, принял боевую стойку и приготовился к атаке.
- Перестаньте, детектив! – На этот раз скрипучий старческий шепот настиг его прямо над головой. – Нехорошо заставлять себя ждать. Между прочим, кофе был сварен специально для вас. А вы, вместо того, чтобы поспешить, собираетесь упражняться в боевых искусствах. Я бы, на месте вашего кофе, обиделся.
С ним говорили назидательно, с высоты прожитых лет. Поверив своему слуху, можно было бы ожидать, что говорящий – старичок с белоснежной шевелюрой и длинной окладистой бородой. Но, нет, с ним беседовал огромный паук-крестоносец. Раскачиваясь на тоненькой ниточке, он, разглаживал лапками короткие усы, очевидно совершая утренний туалет.
- Но я… - Лисов снова почувствовал приступ надвигающейся истерики. Несколько минут назад его отсчитала старая вешалка, а сейчас нотации ему читает огромный пыльный паук.
- Идите, идите, господин следователь. И поучитесь хорошим манерам у своего друга – он никогда не забывает пожелать мне хорошего дня, встретив меня утром за холодильником.
- Все то здесь на стороне Сказочника. – Проворчал Никита, делая несколько шагов назад.
Паук деловито перекинул шелковую нить на другую стену и, не отвлекаясь более на Никиту, принялся плести сеть. Через несколько мгновений первая студенистая рука коснулась крепкой паутины. Существо с неистовством принялось дергать крепкие переплетения.
Шаман, тем временем, обзавелся компанией. С двух сторон от него уселись гигантская серая сова и слегка потрепанный ворон с белым крылом. Огонь, выключив на конфорке газ, сполз на пол и примостился недалеко, но так, чтобы ни с кем не соприкоснуться. Кофейная турка перекочевала в заботливые сильные руки и через несколько секунд содержимое ее уже уютно дымилось в коричневых щербатых чашках… А в следующий момент к ним присоединился и Женька. Седовласый мужчина передал ему в руки кружку, и Сказочник почтительно поклонился, будто бы получив величайший из даров. Прикрыв глаза, с довольной улыбкой, он прикоснулся губами к керамической каемке. Лисов почувствовал острый приступ зависти. Минуя прозрачные стены, он все отчетливее узнавал свою квартиру. Видимое за его спиной исстиралось. Твари из его кошмара, едва почуяв кофейный аромат в воздухе, прекратили рвать путину и с визгом бросились прочь, как фольклорные черти от ладана. За спиной у Сказочника всходило солнце. Исполинские птицы, скрестив ноги на подобии буддийских монахов, пели протяжную песню на неизвестном Никите языке. Огонь вытянулся едва ли не к потолку и принялся танцевать. Сказочник и длинноволосый мужчина о чем-то оживленно беседовали, прерываясь лишь для того, чтобы сделать очередной глоток черного напитка. Иногда Женька смущенно щурился и опускал глаза… А потом появилось оно.
То самое существо в балетной пачке почтительно склонило голову перед шаманом и, обойдя его за несколько метров, пригибаясь к земле, почти подползло к Жене.
- Пошел прочь от него!! – Рявкнул Лисов и бросился вперед, пролетая оставшиеся стены слой за слоем. Видимость становилась все отчетливей, но компания кофеманов его по-прежнему не видела и не слышала.
Балерина вытащил из своей сухой шевелюры огромную черную розу из тканевого материала и с подобострастной рожей протянул ее Сказочнику. Не забыв в поклоне почти лечь на пол. А что же Вилицкий? Со снисходительной полуулыбкой, ну просто королева Англии со своими подданными, он кивнул и, величественно прищурившись, забрал цветок… А затем поднял единственную нетронутую чашку с кофе и поднялся с пола.
- Моя огромная благодарность вам. – Женька кинул на шамана серьезный взгляд. – Если бы не вы… в общем, я уже не знал, как его будить.
- Как-как – Пожал плечами серебристоволосый. – Хорошим крепким кофе, конечно. Ну что, нам пора, по всей видимости? Собираемся? – На этот раз он уже обратился к своей зооморфной братии.
Песня оборвалась.
С оглушительным звоном разбивая последнее препятствие в виде тонкой корочки застывшего воздуха, детектив влетел… в собственную кухню.
- О, ты уже проснулся? Доброе утро, Никита. – Сказочник, широко улыбаясь и излучая стопроцентную концентрацию жизнелюбия, протянул ему на вытянутой руке небольшую чашечку. – А вот и твой кофе, в таком случае.

***
- Черт, одна из причин, по которым я до сих пор терплю тебя в своей квартире – это кофе. Охренительный кофе! – Никита Лисов, проснувшийся ранним утром, по обыкновению был грубым и взвинченным. К вечеру от этого его настроения, Сказочник знал, не останется и следа.
- Это не я готовил.
- Как – не ты? А кто? – Никита ошалело завертел головой, как будто пытаясь решить – разозлиться ему или не стоит пока. – Кто здесь? Ты что, уже наприглашал гостей с утра пораньше?
- Мне помогали духи. – Загадочно сообщил Женька.
- Надеюсь, это метафора. - Никита запустил пятерню в волосы. – Твою мать, это самое дикое пробуждение на моей памяти. Представь себе, я едва помню, как ложился спать… и совершенно не помню, как проснулся. Такое ощущение, будто бы я выпал из сна прямиком на кухню. – Он покачал головой. – И чувствую себя так, будто не спал, а целыми днями где-то бегал и сражался с монстрами, как герой из компьютерной локации.
- Ты вчера был таким раздраженным… Не удивительно, что ты не выспался. – Сочувственно покосился на него Вилицкий. – Ты пей, пей кофе. Он поможет тебе прийти в себя.
- Голова кружится. – Никита прислонился к косяку плечом. – Когда-то такими моими пробуждениями заканчивались вечерние попойки.
- Может быть, тебе приснился плохой сон? – Женя говорил осторожно, будто бы ступал по непрочному декабрьскому льду, прощупывая перед собой каждый сантиметр поверхности. – Ты помнишь хоть что-нибудь?
Никита поморщился и перевел взгляд на окно. За стеклом гигантское пятно янтаря расплывалось над густыми темными облаками. Резкий контраст между темным небом и ослепительными каплями солнечного света, пролитыми на землю отрывистыми мазками. Разновидность погоды, которая никогда не могла оставить его равнодушным. Из открытой форточки тянуло озоном и асфальтовой пылью – собиралась гроза. Серый дым из заводской трубы, как из толстой сигары богатого промышленника, поднимался в низкое небо и смешивался с пепельной лентой новорожденных туч. Заспанные прохожие в темных однотонных одеждах брели вдоль по тротуару. Весь этот пейзаж смутно напоминал ему… что?
- Да, скорее всего.
- Не помнишь?
- Нет. – Лисов поморщился, как от зубной боли. – Правда, Жень, голова раскалывается… О. Когда это ты успел?
Он рывком схватил за запястье растерявшегося Сказочника намного раньше, чем тот успел спрятать руку за спину.
- Я говорил тебе, ты просто не помнишь.
- А чего дергаешься? – Лисов подозрительно уставился на друга. - Что такое?
Женька возмущено фыркнул.
- Твоя профессия неизлечима.
- Моя бывшая профессия, прошу заметить. – Никита, тем не менее, не сводил пристального взгляда со Сказочника. – Никогда не мог понять логики твоих татуировок. Такое ощущение, как будто ты выбираешь их в хаотичном порядке и не глядя. Вот начерта тебе эта… - Он развел руки в сторону, выражая жестом то, что у него просто нет слов, чтобы охарактеризовать эту безвкусицу. – Что за готические мотивы?
- Поверь мне, у каждой моей татуировки есть сокровенный смысл. – С присущим ему высокомерием заявил его сожитель, закатывая глаза.
- Роза на руке – это, прости, ну уж совсем пидорщина.
- Не помню, чтобы когда-нибудь мои рисунки вызывали у тебя такую антипатию.
- Ну да. Просто этот подошел бы какому-нибудь… трансвеститу! – Яростно выпалил детектив, сам, впрочем, не понимая, с чего он так завелся. – А вообще у меня такое ощущение, что я что-то подобное где-то видел.
- Где же? – Склонил на бок голову Женя. – Где?
- Да откуда я знаю?! Мало ли информационного мусора ежедневно проходит сквозь мою голову! Вот я даже сон свой не…. – Он замолчал.
Сказочник с интересом наблюдал, как лицо следователя меняется.
- Никита..?
- Я вспомнил, что мне снилось. – Лисов застывшим взглядом уперся в стену, а посему не мог видеть, как сбило дыхание у Вилицкого.
- Ч-то?
- Мне снилось, что я знаю, кто убил нашего клиента! – Никита довольно оскалился.
- Ты имеешь в виду – мужа нашей клиентки? – Недовольно поправил Женя. Оставшиеся от бывшей работы манеры Никиты периодически вызывали у него тоскливее недоумение.
- Представляешь, мне приснилась вся предыстория этого происшествия, как если бы я наблюдал за его жизнью со стороны! – Он расхохотался. – А ведь как все красиво сложилось. И не придерешься. - Никита постучал пальцами по столу. – Забавно, а ведь никому из нас не пришло в голову проверить…
- Да, потому что вы все сразу же решили, что нашли надежного подозреваемого.
- Знаешь, он, между прочим, был психопатом.
- Нет, не был.
- Нет, был.
- По-твоему, я тоже психопат? – Выдвинул Женя свой любимый аргумент.
Никита какое-то время помолчал.
- Да.
- Эй, раньше ты отвечал по-другому!
- Ну, мы только начинали общаться, и мне нужно было поддерживать видимость вежливости, ведь ты мог обидеться.
- Я и сейчас могу.
- Да, но тогда тебе было, где жить. – Никита фыркнул, довольный победой.
Женя ухмыльнулся, покачал головой.
- Ты помнишь что-нибудь еще?
- А разве этого не достаточно?.. Эм, а может быть, это ты поворожил? Признавайся. Я вчера наехал на тебя за бездействие и ты…
- Нет. Правда, нет.
- Да я шучу. Хотя… Знаешь, а ведь приснившаяся мне история и правда могла иметь место быть. Может, поэтому я ощущаю себя таким разбитым? Всю ночь мой чертов мозг вместо того, чтобы спать, работал в полную силу. И вот… такое бывает, психолог?
- Бывает. – Кивнул Женя. – Таблица Менделеева тому пример. В любом случае, вам стоит проверить и эту версию тоже.
- Обязательно. – Посерьезневший детектив кивнул. – Только допью свой кофе и окончательно приду в себя. Посмотри, какой восход красивый… Моя интуиция подсказывает мне, что сегодня будет великолепный день!
- С каких пор ты веришь в интуицию?
- А поживи с мое в одной квартире с тобой. Еще и не в такое поверишь…
- Да. Я с собой всю жизнь живу и ты не представляешь, что со мной творится.

- Сегодня будет великолепный день, Никита. – Произнес Сказочник, глядя, как его охваченный ажиотажем друг, чертыхаясь, пытается выгнать сонного кота из-под своей Ауди оттенка металлик.
С высоты восьмого этажа просыпающийся город казался таким трогательно-беззащитным. Солнечный свет, коим были охвачены стены, крыши домов, превращал одноцветные многоэтажки в чудесную мозаику. Дороги заполняли автомобили всех цветов радуги. Во двор высыпали дети под бдительным и неусыпным контролем старушек. Женька зажмурился и изо всех сил втянул в себя утренний воздух. Все сложилось довольно неплохо. Не без помощи своего старинного друга, он смог вывести Никиту из самых глубоких слоев его подсознания и вернуть того в целости и сохранности в его привычную реальность. В целости. И сохранности. Эта непробиваемая психика упорно сопротивлялась любым возможным изменениям и уж его этот факт должен был расстраивать больше, чем кого бы то не было. Так почему он чувствует такое облечение? Жене казалось, что он сражается с самим собой.
- Плохо дело, парень. – Грусть заполняла его, как цвет реактива – лакмусовый листок. – Так ты свою задачу здесь не выполнишь.
Здесь… Правда была в том, что ему было слишком хорошо здесь.
Он одновременно тянул Никиту в свой мир и в глубине души изо всех сил надеялся, что тот будет сопротивляться.
- Ты достоин презрения! – Ткнул он пальцем в свое отражение в окне. Отражение не испытывало ни малейшей вины и смотрело на него непроницаемой смазливой физиономией. – Плохой, плохой демиург! Уффф… - Он прокрутился на одной ноге. – А еще Балерину отсчитывал.
Он втянул губами остатки кофе, приготовленного по особому рецепту шаманом. В сопровождении этих солоновато-сладких капель быть откровенным с самим собой было проще.

***
- …и потом, ты представляешь, мы с шефом едем по этому адресу и… Женя, ты слушаешь?
- Да, конечно. И поддерживаю тебя в твоей радости.
- Ну да, ну да… Хм. Мне жаль, что тот странный парень погиб. Он действительно был невиновен и…
Женя почувствовал, как горечь заполняет пищевод.
- Не надо, хорошо?
Он изо всех сил старался разделить Никитину радость, ему нравилось видеть его в таком приподнятом настроении. Он честно боролся с собственным унынием.
- Как скажешь. – Никита с воодушевлением поедал салат. Он сделал скорбный вид и с удвоенной скоростью зажевал свисающий изо рта укроп. – Мне правда жаль. А начальник спрашивал, почему ты не приехал. – Попытался он подойти к другу с удачно рассчитанных позиций. – Говорил, что справедливо было бы всем вместе отпраздновать победу. Я помню, я вчера наговорил тебе всякого… Я надеюсь, ты понимаешь, на самом деле я очень ценю все, что ты для нас делаешь… Эй!
- Что такое? – Женя выплыл из своих аморфно-тоскливых дум.
- Почему мне кажется, что этот паук смотрит на меня с осуждением?
Женя впервые за вечер широко улыбнулся.
- Тебе кажется. Я думаю, он тоже с интересом слушает твою историю.
Никита, удачно раскрывший дело, выглядел влюбленным в жизнь. А это значит, что изо всех сил он будет стремиться сделать всех вокруг себя не менее счастливыми. В первую очередь, конечно, перепадет Сказочнику.
- Жень, а почему бы нам не открыть по бутылочке пива? Там, в холодильнике, кажется, оставалось пару бутылок? Женька!?
Сказочник на пару мгновений утратил связь с реальностью. Он стоял лицом к открытому окну и одновременно смотрел на мир… и вглубь себя. Там, где сегодня совсем недавно восход выбеливал дома на горизонте, сейчас закатное солнце, как грейпфрутовый сок, заливало небо неровными пятнами. На фоне розовой и бордовой завесы чертил полосу самолет – его черный маленький силуэт уверенно двигался по направлению к самому солнцу.
«Прекрасный, прекрасный человеческий мир. Столько красоты; исцеляющей любую душевную боль, красоты».
Он вспоминал Балерину. Сердце его, отогретое, пропустило удар. Роза, проросшая у самого сгиба локтя, потеплела, нагреваясь. Давая понять – его тоже помнят.
«Жестокий, но удивительный мир. Настоящий дикий сад».
- А тащи свое пиво. – Махнул рукой Вилицкий. – Глядишь и спать ты сегодня будешь лучше.
- Ну, знаешь, я не против получить еще пару откровений во сне.
- Что? Что я слышу, Никита! Мне как будто уже не хватает твоего скептицизма.
- Погоди бояться. Вот начну раскуривать фимиам каждый вечер в своей комнате, тогда и начинай паниковать. – Лисов привычным жестом откупорил железную пробку. – Ну что, за окончание истории?
- Да. Удачная сказка получилась…
- Чего ты там бормочешь себе под нос?
Гулко звякнули стеклянным боком пивные бутылки. Никита с удовольствием закурил и выдохнул дым к потолку. Ветер осторожно приоткрыл форточку и всколыхнул занавеску.
- Нет, ну я же не утверждаю, что наш мозг не способен на нечто большее, чем то, о чем известно людям… - Продолжил следователь. – Можно называть это откровением, можно – работой подсознания… и тем не менее…
«Мне правда будет не хватать твоего скептицизма. Пока он нужен тебе – тебе нужен я».
Воздух на улице торопливо синел, наполняясь тем запахом, каким может пахнуть вечер в начале сентября. С хрустящим щелчком хлопнула рама.
-… а еще я думаю, что наш мозг способен…
Разбивая глубокую лужу на тысячи брызг, под окнами с шелестом прокатился автомобиль. Желтоглазой шеренгой проснулись фонари. Сказочник прищурился от переполняющего его ощущения уюта. По коже прошел горячий озноб, поднялся по груди и заклокотал в горле теплой волной.
-… и может быть, мы с тобой не так уж и отличаемся друг от друга? В смысле, наши верования. То, что ты называешь душой…
В стекло ударила капля и косой линией застыла, перечеркнув силуэты антенн. Серебряным по темно-синему.
-…в любом случае, я рад, что ты есть в моей жизни. Ты и вся эта твоя мистическая дребедень. Да… Пусть будет.