Феликс, впрочем, Козерог, но в данном случае это не важно. Ничего не важно несчастным, выхватившим жребий сильного Плутона на натальной карте %). Всем Скорпионам (и плутонианцам) посвящается.

Это неправда – то, что сильное чувство или важная мысль у творческого человека всегда рвется наружу, как бабочка из высохшего кокона. На самом деле оно действительно иногда рвется и процесс этот чаще всего выглядит и ощущается совсем не в таких радужных переживаниях. Как сказал однажды один весьма известный андеграундный режиссер «я просто изблевываю из себя в мир эти переживания, дабы не отравить ими самого себя». Вот с сильными ощущениями чаще всего так и бывает. И это долгое, трудное и мучительное дело. Потому что чувства обжигающе-токсичны, тяжелы и опасны, а творчество твое неповоротливое и тесное. То, что ты переживаешь – этому в нем никак не удается комфортно и красиво разместиться. Ну и пусть.
Есть совсем другой вид этого изматывающего состояния, которое, наверное, является какой-то гнилой частью вдохновения: когда ты не можешь ни слова вымолвить, ни звука издать. Вот ты садишься за клавиши, а руки наливаются свинцом и грудь – тоже. То ли потому что «любая настоящая тайна стремится себя сохранить» то ли потому что ЭТО так сильно, что обратившись в слова, оно поглотит тебя, пережует и ничего от тебя не оставит. Да, скорее именно так. Вот и ходишь, как с перепою. Ощущаешь немыслимую, невыносимую душевную тошноту, а избавиться от нее, как бы не тряс башкой и не силился вырвать из себя ее ядовитый тоскливый корень – не можешь. Процесс брожения в тебе неизвестных, не готовых к пониманию (чего? Новых душевных истин? Собственных философских доктрин?) откровений продолжается и будет продолжаться, пока тебя не шарахнет по голове кратковременным просветлением и ты не кинешься переводить его в мир. Нахрен никому не нужных твоих личных откровений. Но таких величайше-важных в момент их огласки.
Можно бухать, передвигаясь по полу почти_ползком, от пепельницы к бутылке и от бутылки к двери, дабы сходить за новой пачкой сигарет до магазина и обратно. Можно выдавливать из себя обрывки скрежещущих звуков, претендующих на, черт возьми, новые будущие хиты, пытаясь наебать самого себя, что получится. Или выйти на улицу – прогуляться. Там солнышко светит, ленивые женщины жарят под солнцем свои толстые ляжки, реченька течет, кораблик плывет… Или уткнуться мордой в колонку и слушать Гражданскую Оборону, радуясь: «эко мужика распидорасило, не одного меня размазало. Экзистенциальной болезнью по асфальту реальности, блядь».
- Мне так хуево и возвышенно одновременно, жаль никто меня, такого красивого, сейчас не видит. – Ржет Феликс, растянувшись на полу и положив под голову скрещенные руки. Потолок невыносимо белый и слепит глаза, поэтому он в темных очках. И плевать, что это уже переходит из разряда эксцентричности в простую шизофрению. Цвета для него сегодня слишком яркие, поэтому он ходит по квартире в темных очках. – Попробовал бы кто увидеть или, чего лучше, бутылку отобрать.
Он мучительно переворачивается на живот и теперь лежит, подставив под подбородок кулаки. Гипнотизирует взглядом скользкий влажный бок бутылки, в чреве которой покоится янтарно-рыжая жидкость. Умиротворяющее зрелище. Рядом лежит крышка письменного стола, отлетевшая от соприкосновения со стеной. Хорошие, крепкие стены в старом доме. А столы – не очень. Десять минут назад, испытав очередное поражение в попытке начертать свой молчаливый вой на разлинованной тетрадке, он, за ненадобностью, поднял его за резные деревянные ноги и от души, от всей издыхающей своей души, приложил о стену. Теперь у него нет стола. А тоска все еще есть. Можно смеяться над ней сколько угодно и после каждого нового фантомного спазма отхлебывать четырехзвездочный из стремительно пустеющей тары, можно обзывать ее не так высокопарно, а то и вовсе унизительно, но она от этого не исчезнет и не превратится во что-нибудь еще. Она останется тоской, раздирающей утробной тоской.
Если бы кто-нибудь и правда захотел и смог вломиться в эту юдоль скорби, в комнату, до почти самого потолка заполненную невидимой черной смутой, горькой клубящейся тьмой, которую он пополнял здесь каждым своим выдохом; если бы кому-нибудь пришло в голову навестить его именно сейчас, когда он извивается здесь, свернувшись в узел, как гадюка, которую переехало колесом, в клубке личных демонов – с ним, наверное, случилось тоже самое, что и со столом. Феликс – он создание инстинктивное и готов был реагировать, как и подобает неразумному зверю когда его, с осоловелым от боли взглядом, пытаются поднять с земли и еще как потревожить.
«Взять бы свою реальность также – за ее деревянные ноги и разъебать ею картинку мира перед глазами. Этот наглый резкий свет, этот тухлый пейзаж за окном, эту обрядшую мне уже жизнь, подсохшую по краям. Разбить вдребезги, чтобы из образовавшейся дыры поддувало сизым сияющим НИЧЕГО. Чтобы была прохлада, исцеляющая божественная прохлада вечного НИЧЕГО, космическая и пустая. Как холодная тряпка на горячий лоб, усмиряющая озноб моего безумства. Приложить ее ко всему ко мне, воспаленному».
- Ко мне, страдающему. – Он то ли взвыл, то ли засмеялся. Зубы ломило от напряжения, так он сжимал их, не обращая, впрочем, на это никакого внимания. – Хуйней страдающему. По чему-то такому, чего никогда не видел.
«Видел, видел» - возразил внутренний голос. – «может и не видел, но знаешь. ЗНАЕШЬ о чем скулишь».
- Я же не о райских чертогах. – Он с трудом сел, ощущая под задницей твердый пол, как будто твердыню, совсем недавно уехавшую из под него и теперь возникающую вновь. Может говорить связно – уже хорошо. – Я же не о кущах ее, не о садах цветущих. Я…
«Об огне всепоглощающем».
Если бы ЭТО можно было ощутить или представить, то, да, только так – всепожирающий огонь. Он войдет в него и растворится, станет одним из языков пламени, страстно облизывающим Вселенную. Разве не за этим там, где у прочих кровь – по его венам течет реактивное топливо? Чтобы гореть.
Тогда почему он здесь, как мертвец, встающий из гроба и застрявший посреди чернеющих от сырости досок? Почему от него один остов остался, не желающий ни упокоится, ни волочится, как подобает нормальному_человеку. И кому предъявлять за неисправностью?
- Я - огонь, запертый в склепе. Едва-едва ко мне тянется струйка воздуха, чтобы вакуум не погасил меня окончательно. Я, пожалуй, как металлический титан, вот-вот готовый взорваться от напряжения. И я не имею ни малейшего понимания, к кому себя тащить такого. К каким шаманам идти за исцелением. Может быть они смогут изгнать из меня этот мятежный свет, этот застывший взрыв. Или нет, лучше меня – из него.
И я стану огнем.