...на Белом Свете

[Rinka-Aririka]

Самолет медленно выезжает на взлетную полосу и со всей его тяжеловесной неторопливостью проползает мимо ленты тусклых огней, белым бисером рассыпанных по лиловому рассвету пятого часа. Шорох и скрежет под ногами Феликс усиленно игнорирует, судорожно сжимая лист бумаги перед собой. Он ждет того момента, когда железный зверь вздрогнет всем телом и оторвется от земли, поднимая в воздух проглоченных им людей разной степени напуганности. Один из них - он. Он излишне молчалив, собран и только отрывистые и слишком резкие движения пальцев выдают его.
- Кажется, вы впервые оказались в этой штуке?
Феликс едва не дергается всем телом и медленно поворачивает голову, так, чтобы смерить говорившего красноречивым, полным презрения, взглядом.
- Нет.
- Вот и я подумал - не похожи вы на человека, который впервые оказался в самолете.
Савеллис закрывает глаза и касается затылком мягкой поверхности кресла.
- Боитесь смерти?
В горле сбоит, и невидимая внутренняя рана распускается цветком и кровоточит. Он делает напряженный глоток, силясь унять оглушительное чувство.
"Если я сделаю вид, что его не существует - рано или поздно он замолчит. Или я его убью. Одно из двух".
Дождавшись, пока несколько сотен взбудораженных человеческих тел потеряет бдительность, с победоносным ревом самолет делает рывок. Феликса вжимает в сидение. Он жмурится, абстрагируясь от происходящего. Только податливая мягкость бумаги расходится под его пальцами на потертые волокна. Он чувствует телом, что салон машины кренится в бок и понимает - всё, больше они не на земле.
"И это все, и больше нету ничего, есть только небо, вечное небо" - напевает он мысленно.

самолеты, страдания, инквизиция

Лорис всегда говорил, что превращать страх в слова - глупо. Страх нужно чувствовать, а не говорить о нем. Чувствовать быстро, на одном выдохе. А на следующем вдохе - действовать. Он, Феликс, вдохнул свой самый главный ужас и теперь тот заполняет его изнутри, расползается по его телу и вот, уже свил себе гнездо и поселился. Теперь он живет вместо Феликса, руководит его движениями, его мыслями и поет его голосом песни. Так нельзя больше, хватит, достаточно. Он хочет произнести эту мысль решительно, но ощущает только усталость, жидким металлом заполнившую мышцы. Ничего, он выйдет в холодном D., оставит вещи в отеле и будет идти, идти и идти по его монументальным пустынным улицам, пока черные хлопья сухого страха не выдует из него обжигающим ветром севера.
Самолет становится на крыло, Савеллис чувствует прилив тошноты, осторожно открывает глаза и видит оживленно-приветливое лицо соседа слева, а справа - иллюминатор и атлас городских неоновых созвездий за толстым стеклом. Он спешит зажмуриться и прячет нос в ворот свитера. Они все еще не упали.
Лорис говорил, что глупо думать, будто одно мгновение жизни опаснее, чем другое, потому что смерть для каждого своя и она дожидается в нужном месте, в нужное время. Так стоит ли отказывать себе в удовольствии жить на полной мощности, взведя рычаг рискованности до предела?
"Сидел бы ты дома" - Шелестит в нем его угольный с проседью страх. - "все равно тебе из этой ямы не выбраться. А там глядишь и сдох бы тихо, не приходя в сознание".
Он и сидел. Сидел на полу, спал там же. А потом закончились сигареты. Он вышел за сигаретами, а купил билет на самолет.
Лорис был умен, легок на подъем и феерически счастлив. До того момента, пока ему не выстрелили в висок возле его же машины. Феликс зачем-то еще тащил его несколько метров до "безопасного места" с какой-то тупой растерянностью прокручивая в голове момент, как белоснежный силуэт ударяется о дверь машины и скользит по корпусу цвета мокрого асфальта, оставляя на нем смазанный багровый след с кривыми разводами. Ему тогда казалось - вот сейчас он оставит его в недосягаемом для второго выстрела месте и все будет хорошо. Главное дотащить. И рана в голове - подумаешь, это ерунда. Сейчас он оставит его вот за тем скалистым выступом, если надо - закроет собой, а потом все непременно будет хорошо, они останутся живы и уедут из города. Не может же все быть по-другому, потому что смерти нет, они слишком, несказанно, не по-человечески счастливы и у них большие планы на будущее. Поэтому ничего плохого с ними не случится.
Не то, чтобы он думал об этом. Он просто знал об этом всем своим существом и других знаний в его звенящей голове на тот момент не было. Лорис всегда говорил, что важно не просто верить в лучшее, но и не допускать мысли, что может выйти по-другому. Тогда у твоей жизни не останется выбора и она сложится именно так, как ты задумывал.
Но вообще-то это не правда. Лорис говорил, что человек, попавший в тесные щупальца страха, будет не только бездумно действовать, действовать и действовать, но и убеждать себя в чем угодно, только бы не остановиться, не замереть и не дать себя догнать той искрящесся-ядовитой волне едкой щелочи боли, от которой, собственно, и затевается вся беготня.
Теперь смысла в этой слепой гонке больше нет.
Всю свою двадцатишестилетнюю жизнь гордый Александр-Феликс Савеллис знал, что смысл его жизни в служении шести мелким богам - шести гитарным струнам под его пальцами. Если они будут милостивы, то инструмент в его руках запоет их голосами. Если он будет внимателен, то услышит, как стратосфера далеко над его головой смыкается в слова и струится в его ладони - знай себе записывай на обрывках листов, на страницах книг и газетных полях, собирай в тексты, упаковывай в оборку из музыкальной волны, в каемку из звенящего, вибрирующего пространства на сцене, возле микрофона и там, где линия сцены обрывается на горизонте взгляда первого зрителя. Это всё и для этого он весь, а под же ты, как всё обернулось, когда через несколько дней он вполз в свою (он больше никогда не говорил "их", потому что "их" она так и не стала) квартиру, стянул с себя одежду, сложил в пакет, скинул в мусоропровод, открыл окно и закурил. И здесь волна поймала его и накрыла с шумом, с предобморочным жужжанием унося вдаль от берега, сворачивая в водоворот беспамятства и муторно колыхая по упругой спирали. Иногда его тошнило, он брал с собой сигареты и усаживался на пол возле санузла. Когда ему казалось, что стены начинают давить на него, а потолок прессом опускается ему на голову, грозя разбить череп в мелкую керамику, он вытаскивал себя в коридор и ложился на прохладную гладь линолеума.
"Забавно" - думал Феликс. - "Я убил двоих человек, а мне за это ничего не было и не будет, хотя мне, впрочем, все равно".
Лорис всегда говорил, что ему все лихо сходит с рук благодаря его бесшабашности. Мол он, Феликс, дитя порыва, а значит гремучий жизненный поток всегда унесет его от любых неприятностей. Его великий инквизитор сказал, что ему, Феликсу, уготован другой путь, нежели гнить в застенках камеры. Он, мол, слишком ценный экспериментальный материал, чтобы его лишаться. А посему живи, дорогой друг, и не сдохни. Невидимые твари будут наблюдать за тобой с безмятежно-голубых небесных сфер, делать пометки в своих блокнотах, оставлять важные записи и повышать ставки - сколько еще ты пробегаешь по устроенной спешел фо ю локации, пока и тебя не зашибет случайным осколком чьих-то чужих жизненных планов, в которых тебе отдана роль стылого тела, присохшего к асфальту.
- Желаете что-нибудь? - Мелодичный голос вывел его из мыслей, в которые он погрузился до полнейшего разъединения с реальностью. Такое в последнее время с ним случалось все чаще.
- Кофе. Черный. Без сахара. - Произнес он отрывисто и поморщился.
Стюардесса с золотой косой, перекинутой через плечо, улыбнулась ему. Феликс поймал ее взгляд - прозрачный, как у ребенка, счастливый в любви к своему делу. Ей правда нравилось вот так парить над крышами и головами землян, пока тяжелый летучий корабль плывет в безбрежности облаков, обслуживая своих спутников по небесному путешествию.
"Наверное, она счастлива. Интересно, она знает, что когда-нибудь подохнет?". - Думал Савеллис, провожая глазами ее узкую красивую спину. - "Я вот раньше не задумывался об этом".
То есть, конечно же, он думал о смерти. Как настоящий непризнанный гений, как эстет, как мистик, он упивался величием ее силы, ее воздействием на него. Она вдохновляла его, как неведомый всесокрушающий дух. Пожалуй, он даже мог бы признаться в любви ее ледяной нежности, ее колючей хрупкости и объявить себя ее служителем, ее строгим жрецом. Он наблюдал за смертью издалека, он боялся ее наперво, с присущей ему осторожностью подкрадываясь к ней ближе и вертко уходил от каждого ее удара, он смеялся, выдергивая из под ее челюстей неслучившихся жертв, штопая их прямо там же, в вихре осколков и фейерверках влажной земли. Он все чаще ощущал себя победителем в этой схватке. Ему казалось, что это танец, в котором он ведет. Красивый кровавый танец, а он бог и он бессмертен. Они оба бессмертны, потому что конечность - это не про них, это не из их книги, они слишком счастливы и слишком умны, чтобы умирать.
А еще он думал, что пока у себя есть он сам - есть смысл.
"Не может же быть смысла жизни в другом человеке" - рассуждал он, с иронией поглядывая на страдальцев жалкой человеческой любви. - "Смысл жизни в служении предназначению".
Он и сейчас так думал. И, возможно, это единственная причина, по которой он еще не лежит в кольце из собственных внутренностей где-нибудь на шоссе под мостом. Упрямство не позволит ему сдохнуть. Гордыня не позволит ему сдаться и отказаться от собственных убеждений. Нет, нет и нет. Он вернет себя к жизни, даже если для этого ему придется выдернуть собственную душу себе через глотку, отмыть ее в каком-нибудь гребаном Ганге, посыпать пеплом сожженных на священном кострище трупов и запихнуть обратно.
"Проблема в том, что ты подменил себя другим человеком. Ты жил внутри него, а не внутри себя" - Говорил ему Яан - его инквизитор. - "Ты жил им, его убеждениями, его верой, его светом".
Феликс ненавидел Яана, прежде всего за нравоучительный тон и холодное равнодушие там, где сам он исходился кровавой рвотой, передвигаясь по стеночке собственной комнаты. Когда его шатало от голода и ненависти, Яан невозмутимо протягивал ему сигарету. Когда у Феликса темнело в глазах, Яан снисходительно улыбался и выжидал. И, кстати, да, так он, по его словам, проявлял свою заботу. Еще больше Феликс злился только на понимание того, что инквизитор мог бы и вовсе ничего не делать.
"И за правду. Ты ненавидишь его каждый раз, когда он прав" - Произнес в нем его внутренний "разумный" почему-то голосом Лориса. Это Феликса напугало и разом отрезвило. Он будто бы очнулся от рваного воспаленного сна и оглянулся.
- Сколько нам еще лететь? - Поинтересовался он, сонно щурясь и поводя головой. Лист из рук не выпустил - молодец. Так и уснул, держа перед собой сложенный вдвое тетрадный листок в клеточку.
- Через полтора часа, говорят, сядем в главном аэропорту. Погода за бортом - четырнадцать градусов выше нуля. Облачно и ветрено. - Сообщил ему его словоохотливый сосед.
- Отлично. Благодарю.
- Не любите солнце?
Феликс скрипнул зубами. Вопрос повис в воздухе.
- Вижу, что не любите. У вас южная внешность, но в глазах такая жажда льда!.. - Мужчина, чрезвычайно, казалось, довольный собой, покосился на Феликса и продолжил. - Похоже, вам необходим холодный компресс на всю душу, вас же прожгло насквозь.
Он поежился, чувствуя, что попал в ловушку.
- И это лучшее не свете колдовство, ликует солнце на лезвии гребня... - Промурчал его сосед себе под нос. - И это все, и больше нету ничего. Есть только небо, вечное небо... Кстати, ваш друг Яан Ярвин просил передать вам кое что.
Феликс раньше отреагировал, чем задумался. Что, впрочем, бывает с ним довольно часто. Он заметил испуганные взгляды пассажиров и услышал треск рвущейся ткани, когда его рука до боли в запястье потянула на себя отвратительно-белый воротничок незнакомца. Он уже готов был услышать привычное "Именем священной инквизиции...", но его спутник вместо этого произнес флегматичное:
- Ручку. Он просил передать вам ручку. Сказал, что вы, как всегда, не позаботились о мелочах, способных сыграть важнейшую роль в ваших планах. И добавил, что это та причина, по которой вы частенько проигрываете. И еще просил добавить, что если у вас возникнут проблемы с финансами...
- Еще одно слово и я сверну тебе шею. - Выдохнул Савеллис. Не правда, конечно. Он успокоился быстрее, чем улыбчивые бортпроводницы заметили небольшой конфликт в правом ряду в средней части самолета.
- Это не избавит вас от моего общества, но вот проблем добавит. А у вас их, я так понимаю, и без того немало. Вы же отдыхать летите? Ну так и не беспокойтесь ни о чем, обо всем позаботится его Преосвященство. Самолет не рухнет, кофе не кончится, а я, вот прямо сейчас, оставлю вас наедине со своей скорбью и более не потревожу...
Он сделал знак рукой девушке в форме.
- Уважаемая, мне бы сойти где-нибудь здесь.
- Да, конечно, я сообщу пилоту. - Кивнула стюардесса, не дрогнув в лице ни единым мускулом и не теряя своей визитной улыбки. - Мы благодарим вас за выбор наших авиарейсов...
Феликс с какой-то беспомощной отстраненностью наблюдал, как общительный незнакомец вешает сумку на плечо, кивает проводнице и медленно растворяется в воздухе.
- А ручку то! - Гаркает он, когда от его недавнего собеседника остается только часть лица и несколько пальцев левой руки.
- Ах да!
И аккуратное шариковое перо летит к нему на столик, приземляясь ровнехонько в опустошенную чашку из под кофе.
- Еще кофе? - Интересуется стюардесса, с азартом провожая траекторию полета ручки.
- С к-коньяком, пожалуйста. - Кивает Савеллис и наконец-то разворачивает изрядно помятое письмо, написанное четким квадратным почерком.

"Мой дорогой друг - Читает он и снова закрывает глаза. Это его маленький личный способ убежать от действительности. У него кружится голова, у него звенит в висках, а значит совсем скоро ему будет очень больно. - если сейчас перед тобой раскрыто это письмо, то, скорее всего, чувствуешь ты себя довольно паршиво. Наверное, ты не выпускаешь из рук сигареты. Наверное, ты забыл обо всем, чему мы с тобой научились. Но, зная тебя, я верю, что это не на долго и даже не навсегда. Хотелось бы мне знать, что сейчас вокруг тебя, ведь ты умел окружать себя красивыми местами. Еще больше мне хочется верить, что ты легок и полон веры в свое прекрасное будущее... - Феликс до рези в глазах сжал виски пальцами. В этом он весь - его Лорис. - Жизнь удивительна, не правда ли? А чтобы ты не погрузился в пучину отчаянья, я дам тебе пищу для совсем других, куда более любопытных размышлений. Как ты думаешь, чье письмо ты сейчас читаешь? Или нет, даже не так, как ты думаешь - с кем ты говоришь сейчас, кто тот незримый собеседник, чей голос стучит в твоей голове? Ты, наверное, думаешь, что это я. А еще это может быть незнакомое тебе хитрое божество, завладевшее моей рукой на момент написания этого письма. А то и вовсе ты сам из собственного будущего. Что, есть разница? Все много проще - мой голос в твоей голове - это теперь ты. Теперь ты сам себе, Тегери, защитник, брат, лучший друг и любовник. И всегда был им. Осмотрись. Всё, что ты видишь - это ты. Все, кого ты знаешь - это ты. Все проще, чем кажется. Нет других измерений, кроме хрусталиков твоих глаз, пропускающих свет, отпечатка мнимой предметной действительности на сетчатке. Нет другой наполненности твоей жизни, кроме той, что ты сам вдохнешь в нее из своего сердца. И нет других голосов - все в тебе. И отныне ты сам себе - учитель. Все, что ты прочтешь - начиная с этого письма, все, что заговорит с тобой моим голосом - станет тебе храмом. А затем и я умолкну в тебе, оставляя тебя в одиночестве. Одиночество, мой мальчик, это величайший подарок, который может сделать человеку его жизнь. Проблема лишь в том, что взять его каждый из нас сможет лишь тогда, когда будет к этому готов, иначе разум его будет обожжен беспощадным и чистым пламенем правды. А что до смерти... подумаешь, какая ерунда. Ведь она не мешает нам говорить друг с другом и любить друг друга. Преград - нет. Чем быстрее ты поймешь это, тем счастливее будет твоя жизнь. И еще, Феликс. Здесь Вообще Кроме Тебя Никого Нет. И никогда не было.
Ах, да, если тебе на прощание нужно несколько ценных советов от своего учителя, то я могу дать тебе и их. Итак, первое - кури хороший табак. Правда, не стоит экономить на удовольствии. Тем более, что хорошей сигареткой ты чаще всего желаешь ознаменовать ценную мысль или отличный секс, или и вовсе поддержать себя в минуты тягостей. Так вот - по-настоящему хороший табак в такие моменты - это важно. Договорились? Теперь второе - всегда носи с собой пишущий предмет и бумагу. Не переставай писать, даже, когда кажется, что мысли и чувства в тебе превратились в камни. Ты должен звучать. И третье - путешествуй. Начнешь пускать корни, покроешься мхом и обрастешь вещевой тяжестью - встретимся - обстебу. Не грусти.
Твой друг Л. Или не он."

"Кроме тебя здесь вообще никого нет" - Снова звучит в его голове лукавый голос Лориса.
"И ничего..." - Думает Феликс, почти испуганно озираясь. Зрачки его расширяются, взгляд тонет в белом мареве. - "Мы падаем?"
Вибрация идет по салону самолета, вибрация идет по всему его телу, по затылку и ладоням. Он пытается сделать вдох, судорожно хватает воздух сухими губами, пока сердце его стремится проломить грудную клетку, выбраться на волю и зажить отдельной от него, Феликса, жизнью. Белое марево забивает глаза, оглушает, накрывая пуховой шапкой, сквозь которую доносится свист реактивных двигателей.
"Мы точно падаем" - думает он, принимая происходящее, как данность. Не радуясь и не огорчаясь.
Самолет взрывается и разлетается на мелкие цветные осколки. Его тело разлетается. Его мир распадается на миллионы сияющих частиц.
Он остается в пустоте... И вот - его нет. Он - ничего.

Белое, пушистое, не имеющее плотности заполняет его разум, забивает дыхательные пути, обнимает, как мягкое полотенце после душа. На какое-то время становится тихо. Звуки исчезают и забываются, тишина наполняет его голову, а вернее - опустошает ее. И это та тишина, которую человек не в силах постичь. И он, Феликс, очень скоро забудет ее. А потом оглушительный свист, грохот и дребезжание возвращаются, врываясь в его безмятежный мозг целой канонадой разрывающего треска ударов. Он понимает, что это его обивка вот-вот треснет, не выдержав давления. Это его овевают воздушные потоки - упругие и непробиваемые, как железные рельсы. Он - самолет. Он летит в самой черной пустоте своих расширенных зрачков... И он чувствует ужас. И покой. И любовь. И боль. Он - несколько сотен пассажиров самолета. Он - небо, гладкое, как блюдо, синее и неподвижное, как пещерное озеро. Он - Земля, с нежностью ждущая его в свои объятия. Он - всё.
"Хватит!!!" - Орет он где-то на самом дне своего сохранившегося сознания, едва помня, кто он такой, существует ли и, самое главное, способен ли бояться. - "Пожалуйста, мне хватит!!! Верните меня..."

Водоворот из красок, стекающих со стола, подхватывает его и растворяет в себе. Стакан с густой цветной водой опрокинут на палитру и теперь разноцветные потоки медленно стекают со старого письменного стола. Огромная женская рука быстро переворачивает его, ставит на место. Окунает кисточку в липкую массу краски, начиная новый рисунок на огромном белоснежном холсте...

Феликс сидит на асфальте, прижимая к себе гитару. Пелена перед его глазами медленно расступается, позволяя ему обнаружить себя возле крупного аэропорта города D.
- Мужчина, вам плохо? - Склоняется над ним женщина в очках. Рядом с ней боязливо переступает с ноги на ногу ее полнотелый спутник.
- Нет. - Мотает Феликс головой из стороны в сторону. Стирает слюну с подбородка. - Мне хорошо. Мне очень хорошо. - Он поднимает на нее взгляд. Она инстинктивно отшатывается и уходит, не оборачиваясь.
Он опирается на гитару, как на трость, поднимается, заново обретая себя в своем теле. Осматривается.
- С новосельем.
Ему нет нужды оборачиваться, чтобы узнать этот голос.
- Ты не понял, я сюда не надолго.
- Нет, Феликс, это ты не понял.
Яан излучает своего собственного рода обаяние. Он светится им, как кольцо из золота высшей пробы - мягко, тепло, янтарно. Как чай, оставшийся на дне керамической чашки. Как отражение солнца в реке. Теперь Феликс замечает этот свет без раздражения. Теперь он замечает многое. Инстинктивно окунает руку в карман в поисках сигарет и натыкается на холодное, тонкое и твердое. Ну да, его чернильное перо, его духовное оружие, с наставлениями врученное ему учителем.
Всё он понял. Просто ему это не надо.
- Твоя реальность сейчас очень подвижна. Она - практически новорожденная! - Кричит ему вслед инквизитор. - Решишь, что ничего с тобой не произошло и тут же потеряешь все полученное!
- Ок. - Кивает Савеллис, борясь с соблазном повернуться и высказать его Преосвященству все, что он думает обо всех этих метафизических экскурсиях на границы его собственного сознания. - Надеюсь, вы не ждете от меня благодарности?
- А мы, в общем-то, ничего и не делали. Только наблюдали.
Он устал, ему хочется кофе, ему хочется привести мысли в порядок, забиться в угол самой пустынной кофейни, если таковые имеются в этом крупнонаселенном старинном городе, и заняться уже тем, зачем он сюда прилетел... Кстати, а зачем он сюда прилетел? Ну да, жить дальше. Или нет, как-то не так он тогда решил. Жить заново - вот.
- Яан. - Феликс слышит со стороны свой голос и содрогается от отвращения - обессиленный, почти смиренный. - Я умер?
- Это слишком сложный вопрос. В моей системе координат нет такого значения. - Яан фыркает на окончании фразы. - Я не могу однозначно ответить тебе на этот вопрос. Но скорее нет, чем да. Твое тело - физически оно в полном порядке.
- А этот город... Это тот самый город, куда я летел?
- Формально - да. Но ты ведь и сам все понимаешь, не дурак.
- Город тот... да мир не тот. - Бормочет он себе под нос. На отдалении его сознания прежний Феликс бьется в истерике, потому что понимает, что он бы так не сказал. И он бы и отреагировал на происходящее совсем по-другому. И еще, конечно, предчувствует свое кончину, потому что совсем скоро в прежнем Феликсе не будет необходимости.
- Тебе здесь понравится. По крайней мере, если ты выдержишь мое общество еще с пол часа, я покажу тебе место, где варят кофе почти так же хорошо, как это делаешь ты.
Александр-Феликс Савеллис, гордый и независимый, не забывая изображать царственное равнодушие, закидывает на плечо гитару и, борясь с торопливостью, шагает по дороге, вымощенной светло-серым камнем. Осеннее солнце заливает прозрачным светом желтого хрусталя стены домов, оставляет лужицы хрустящего света на мостовых, небольших площадях и открытых переулках; одиночные деревья бережливо скидывают редкие листья, пока еще нехотя делясь ими с городскими рельефами, позволяя природе тонким покровом укрыть голый скелет холодного камня. Свет то щедро разливается по черепичным крышам невысоких домов, то исчезает в свинцовой пышности плотных облаков. Феликс глубоко вдыхает этот новый, пока еще незнакомый, но уже любимый воздух старых утренних улиц. Яан бесшумно ступает рядом, спрятав руки в карман серого пальто.
"Кафе Путешествий" - гласит вывеска. Феликс прикусывает губу. Останки прежней его осторожности вопят ему о немедленной эвакуации.
"И третье - путешествуй" - слышит он голос Лориса. А потом слышит, как тот смеется. Иногда Феликсу казалось, что Яан и Лорис в тайном сговоре и складно, вместе ведут его к какой-то общей, им одним ведомой цели. Свести его с ума - это только подцель. Самое начало.
Лорис всегда говорил, что пока человек способен испытывать детское, непосредственное, лишенное расчета на выгоду любопытство к происходящему с ним - он будет расти.
- Нет, ты не излечишься от боли совсем. - Опережает его вопрос Ярвин. - И по Лорису взвоешь еще. И не раз. Я бы и рад сказать тебе, что это не так. И это даже может быть не так. Но тебе ведь это пока необходимо, ты идешь на запах боли, как подводный хищник на след крови в волне. Пока тебе это нужно - кто же тебя остановит.
- Ты хочешь сказать, что я получаю огромное удовольствие от происходящего? - Почти прошипел Феликс, инстинктивно сжимая пальцы. Разозлиться порывом, опережая сомнения, у него не получилось. Привычный огонь в солнечном сплетении не вспыхнул, в висках не застучало.
- Я совершил ошибку. Я больше ничего не скажу тебе - о тебе. Я только выпью с тобой кофе и оставлю тебя одного. У тебя много дел сегодня. Ты сам решишь, что ты за существо с этого дня, на что способное и к чему стремящееся.
- Конечно... - Он какое-то время смотрит в спокойные серые глаза инквизитора с тихим вызовом. - я решу сам.
- Записать не забудь.
Официантка в средневековых одеждах приносит им турку с кофе и две керамические кружки к ней. Кофе пахнет перцем, корицей и имбирем. Посуда - невесомая. Кажется, что пространство в кофейне тонкое, как будто сотканное из прозрачной шелковой паутины. Кажется, что нарушив в ней что-то неосторожным движением можно порвать видимое, запутаться в нем, оставаясь навсегда пленником этого тихого ароматного места с дубовыми столами. Стоит отдать должное Яану - места он выбирает со вкусом.
- Здесь тебе никто не помешает. Можешь посидеть, подумать хоть до первого снегопада. - Служитель метафизического закона сделал глоток, облизнулся и расплылся в улыбке. - А захочешь купальный сезон после ноября - можешь попробовать представить себе его. Знаешь, говорят, что ранним утром мечты человека Мирозданию слышнее. Тихо, все спят, никто не шумит, не перебивает, не перекрикивает.
- Яан, совсем недавно я потерял человека всей своей жизни и дело всей своей жизни, я понятия не имею...
- Тихо! - Прикрикнул на него Ярвин беззлобно. - Это было в другой жизни. Так стоит ли выкапывать кладбище?
- Ты предлагаешь мне строить на нем новый город?
- Не на нем, Тегери. Строй в пустоте.
Это имя дал ему Лорис. И никто не имел права... Феликс открыл было рот, чтобы сообщить об этом инквизитору, посмевшему посягнуть на святое и вторгнуться на ту территорию, куда его никто никогда не впускал, опустил глаза на секунду, как делал это всегда перед тем, как произнести важное заявление... а когда поднял их, то увидел лишь ослепительный свет, бьющий из раскрытой двери. Это была задняя дверь. Такие обычно ведут во двор. На фоне ненормального, почти ядерного света вырисовывался элегантный силуэт Яана Ярвина.
- И будь внимателен. Ты стоишь на чистом холсте бумаги и черт его знает - твой ли художник рисует тебя или ты сам рисуешь себя рукой твоего художника... Думай аккуратно.
- Че-его?! - Возмущается Феликс, склоняя голову набок. - Что ты несешь-то вообще?
Но его Преосвященство легко соскальзывает в прямоугольник солнечного сияния и исчезает в нем, как будто растворяясь в огне. Савеллис моргает какое-то время, ослепленный, прогоняет солнечных зайчиков из-под ресниц. И понимает, что остался один. Не просто в незнакомом городе. Все намного хуже - он остался один в непривычном образе мыслей. В новом для него мировосприятии. С целым списком вопросов, ответы на которые может дать ему только, ну кто бы мог подумать... конечно самый раздражающий его на всем Белом (!) свете (!) человек. Его страх, равномерно распределившийся под кожей, поедающий его последние несколько месяцев, сейчас казался таким смешным, таким детским. Надобности в нем более не было. Теперь растерянность засела в нем, как будто кто-то забил ее ему в голову и теперь она стала его осью.
- Соберись, парень. Встань и иди, я знаю тебя, лежать без движения и биться в предсмертной агонии ты можешь очень долго. Ну, пока сигареты не закончатся.
Он кинул взгляд за окно. На секунду ему показалось, что за стеклом стремительно потемнело. Он жадно вдохнул и шумно выдохнул. Выудил из правого кармана ручку, из левого - сигареты. Подумал...
- У вас есть табак?
Официантка с готовностью направилась к нему с картой меню.
- Хорошо. А бумага для табака?
Он предчувствовал ответ. То есть, он надеялся изо всех сил, что ответ будет отрицательным.
- Только салфетки.
- Несите мне кипу салфеток.
Прежний Феликс никогда бы не поставил себя в такое глупое положение. Прежний Феликс должен был скорбеть красиво и с достоинством.
Табак в салфетки закатывается трудоемко, не без всплесков раздражения, но все таки закатывается. И хватает таких самокруток надолго.
"Дорогой мой друг - выводит Феликс черной ручкой на мягкой податливой бумаге. - мне тут сообщили, что я нахожусь в очень гибкой, как пластилин, оставленный в лучах летнего солнца, реальности. Пока она не растаяла, а я вместе с ней, нужно собраться с мыслями и составить план своего пребывания в этом ебн... - Он зачеркнул. - в этом удивительном городе. Знаешь, чертов богослужитель прав, я действительно готов выть по тебе, пока мои легкие кровавыми ошметками не пойдут у меня горлом... наверное, мне не стоит об этом писать, но ты же знаешь, проза мне всегда удавалась хуже, чем тексты для песен. Ах, да, я не буду этого делать, потому что я всерьез намерен стать великим музыкантом..."
Он оглядел плоды своего рукописного труда, сложил салфетку вдвое, собрался было подняться и замер. Он всерьез собирался отправить это письмо. Ну, как в те самые времена, когда Лорис уплывал на свой остров, проверить, как дела в монастыре, а Феликс отправлял ему длинные письма и подписывался "с материка".
Он провел языком по губам, как будто слизывая едва не сорвавшуюся подпись.
- Некому больше их присылать, привыкни уже.
Феликс опустился на стул и, не давая себе времени осознать происходящее, высыпал на салфетку горсть влажного темно-коричневого зелья. Скрутил, прижал зубами и поджег.
"Получай послание, шаман" - Думал он, с удовольствием втягивая ароматный терпкий дым. - "И не надейся, что я не буду ждать от тебя ответа. Смерть - еще не повод прекращать общение. Ты же сам говорил, помнишь?
Отныне все, что я услышу и увижу в этом городе будет посвящено тебе".