Надо мною только Бог, Зима и северное солнце
Когда на часах четыре часа утра, а я не то, чтобы не сплю даже, а сижу, уставившись в монитор-окно-стену и дышу очень поверхностно, и мыслю тоже - я понимаю, что вот сейчас должна себе что-то сказать. Обязательно должна себе что-нибудь сказать.
Или не себе.
***
Мой хороший, на самом деле мы очень маленькие существа. Это только кошкам и птицам кажется, будто мы большие грозные звери, но нам то лучше всего знается о том, что горизонт все также далек, а небо все также недостижимо. А я временами все также беспомощна, как и декабрь назад.
И когда наша улица пахнет кофе, а руки - ветром, когда озеро бледнеет в морозном осеннем вечере и неспешно потягивает прозрачный розовый закат, пряча мой взгляд в своей застывающей глубине - такое по-несуществующему красивое, мы очень живые и важные.
И мы очень смертные. Мы все еще очень смертные.
Что-нибудь да останется от нас, уходящих по сырой и голой аллее из сухих тонких деревьев, согревающих руки и лица кофейным паром - "Давай не забудем купить с собой Американо в пластиковых стаканах?". Останется на несколько необходимых мгновений перед тем, как космический ветер смоет пепел этой картины в бескрайнюю звездную бездну. Один короткий выдох Бога на нашу землю. И вдох, где он втянет нас носом, как разноцветные кристаллы элегантного наркотического вещества.
Я сижу на удобном стуле в медицинском кабинете, где работает СашаАбес (так она записана у меня в телефоне, а это уже всё, непоправимо). Я жду, когда она заполнит нужные документы, снимет свой белый халат и превратится для меня в человека Вне своего кабинета. И мы пойдем по зимней улице, торопливо, мыслящие о горячей еде больше, наверное, чем о незавершенном разговоре о наших страшных и прекрасных снах.
И Саша говорит мне о том, что внутри меня живут миллиарды маленьких клеточек. Неповторимых и уникальных.
"И возможно, добавляет она почти серьезно, у каждой из них есть свой особенный оригинальный внутренний мир".
А я понимаю, что мое существование больше не будет прежним, потому что теперь я знаю, что внутри меня живут маленькие клеточки, которым нужна моя защита, моя забота. А я вот так неожиданно и страшно заболела. Наверное, они думают, что у них зима и эпидемия. Наверное, они думают, что умрут. А у них - планы и привязанности. Вдруг? А я для них, кажется, целая Вселенная. Я для них - тот самый непостижимый Бог, неизведанный разум, который гневается по неясной причине и по столь же неясной причине одаривает их своей милостью. А тело мое, стало быть, Земля. И в самом центре моей души я горю.
Москва. Полночь. Музей Булгакова почти пуст, мы с Колей пьем черный-крепкий в примузейной кофейне, где кроме нас эксцентричный писатель дробит пальцами по кнопкам клавиатуры, время от времени вскрикивая и качая головой. Мы ждем, когда живущий на территории музея Кот Бегемот, огромный и угольно-черный, вернется из своего дворового путешествия, чтобы поесть. Он вернется, а мы на него посмотрим.
А еще мы слушаем старинные песни, среди которых Kate Bush и Cocteau-twins (и Коля на этом моменте говорит "Не может быть", а я думаю, что попала На Свое Место) и рассматриваем тысячи мелочей, коими украшена кофейня - в основном это фотокарточки "под старину". Фотосессии по мотивам "Мастера и Маргариты". А смотритель музея время от времени заглядывает к нам, чтобы узнать - все ли у нас хорошо.
У меня все хорошо. Поэтому мне не хочется говорить, я делаю маленькие глоточки и глубоко втягиваю носом аромат жареных зерен и жженого сахара. Пахнет взбитыми сливками, фруктами, духами и старинной бумагой.
Мне не хочется говорить, мне хочется смотреть, прикрывать глаза и осязать. А если и озвучивать свои мысли, то они будут все больше о волшебстве и одиночестве Человеческих Миров. Я смотрю на Колю и молчу эту мысль глазами, а он пугается. И тогда я отвлеченно, часто прерываясь на свою кофейную чашку, рассказываю ему о том, как это странно, когда Вселенная сталкивается со Вселенной и происходит смещение Мироздания. И как мне это непривычно - отвлечься от себя, оставить свои внутренние города и жизнеустройства, отвернуться на несколько секунд от своих вращающихся под сердцем тяжелых планет, чтобы полностью обратиться всем своим существом в его музыку и пустынную стратосферу, где настороженно шныряют чуткие кометы. И я пытаюсь сказать проще - как странно осознавать, что за этой теплой и тонкой кожей - чужой, другой мир, который я так никогда и не изучу до конца. Также, как он не узнает мой. Потому что мы - двое. И как здорово, что мы есть и мы - вот такие.
И я рассказываю ему о нашем с Сашей разговоре. И о том, что он не выходит и, пожалуйста-пусть-так, уже никогда не выйдет у меня из головы.
На что он, в свою очередь, рассказывает мне о том, что мы - ничто иное, как молекулы, из которых состоит чье-нибудь огромное тело. Ну, вот такие вот клеточки. Мы сидим и пьем кофе в центре столицы России. Внутри гигантского существа...
- А ведь он, возможно, даже не какой-нибудь гений. Возможно он - обыкновенный долбоеб. - Усмехается Коля.
А я смотрю на свое отражение в зеркале.
Играет Enya и слышно, как за деревянной рамой старинного окна воет снежный ветер. Я накидываю на плечи пушистый белый шарф. В этот момент на нашем столике догорает свеча, а я жмурюсь, пронизанная в снование себя этим коротким моментом. И теперь он навсегда во мне, как искорка жизни. Еще один неповторяющийся кадр настоящего.
Или не себе.
***
Мой хороший, на самом деле мы очень маленькие существа. Это только кошкам и птицам кажется, будто мы большие грозные звери, но нам то лучше всего знается о том, что горизонт все также далек, а небо все также недостижимо. А я временами все также беспомощна, как и декабрь назад.
И когда наша улица пахнет кофе, а руки - ветром, когда озеро бледнеет в морозном осеннем вечере и неспешно потягивает прозрачный розовый закат, пряча мой взгляд в своей застывающей глубине - такое по-несуществующему красивое, мы очень живые и важные.
И мы очень смертные. Мы все еще очень смертные.
Что-нибудь да останется от нас, уходящих по сырой и голой аллее из сухих тонких деревьев, согревающих руки и лица кофейным паром - "Давай не забудем купить с собой Американо в пластиковых стаканах?". Останется на несколько необходимых мгновений перед тем, как космический ветер смоет пепел этой картины в бескрайнюю звездную бездну. Один короткий выдох Бога на нашу землю. И вдох, где он втянет нас носом, как разноцветные кристаллы элегантного наркотического вещества.
Я сижу на удобном стуле в медицинском кабинете, где работает СашаАбес (так она записана у меня в телефоне, а это уже всё, непоправимо). Я жду, когда она заполнит нужные документы, снимет свой белый халат и превратится для меня в человека Вне своего кабинета. И мы пойдем по зимней улице, торопливо, мыслящие о горячей еде больше, наверное, чем о незавершенном разговоре о наших страшных и прекрасных снах.
И Саша говорит мне о том, что внутри меня живут миллиарды маленьких клеточек. Неповторимых и уникальных.
"И возможно, добавляет она почти серьезно, у каждой из них есть свой особенный оригинальный внутренний мир".
А я понимаю, что мое существование больше не будет прежним, потому что теперь я знаю, что внутри меня живут маленькие клеточки, которым нужна моя защита, моя забота. А я вот так неожиданно и страшно заболела. Наверное, они думают, что у них зима и эпидемия. Наверное, они думают, что умрут. А у них - планы и привязанности. Вдруг? А я для них, кажется, целая Вселенная. Я для них - тот самый непостижимый Бог, неизведанный разум, который гневается по неясной причине и по столь же неясной причине одаривает их своей милостью. А тело мое, стало быть, Земля. И в самом центре моей души я горю.
Москва. Полночь. Музей Булгакова почти пуст, мы с Колей пьем черный-крепкий в примузейной кофейне, где кроме нас эксцентричный писатель дробит пальцами по кнопкам клавиатуры, время от времени вскрикивая и качая головой. Мы ждем, когда живущий на территории музея Кот Бегемот, огромный и угольно-черный, вернется из своего дворового путешествия, чтобы поесть. Он вернется, а мы на него посмотрим.
А еще мы слушаем старинные песни, среди которых Kate Bush и Cocteau-twins (и Коля на этом моменте говорит "Не может быть", а я думаю, что попала На Свое Место) и рассматриваем тысячи мелочей, коими украшена кофейня - в основном это фотокарточки "под старину". Фотосессии по мотивам "Мастера и Маргариты". А смотритель музея время от времени заглядывает к нам, чтобы узнать - все ли у нас хорошо.
У меня все хорошо. Поэтому мне не хочется говорить, я делаю маленькие глоточки и глубоко втягиваю носом аромат жареных зерен и жженого сахара. Пахнет взбитыми сливками, фруктами, духами и старинной бумагой.
Мне не хочется говорить, мне хочется смотреть, прикрывать глаза и осязать. А если и озвучивать свои мысли, то они будут все больше о волшебстве и одиночестве Человеческих Миров. Я смотрю на Колю и молчу эту мысль глазами, а он пугается. И тогда я отвлеченно, часто прерываясь на свою кофейную чашку, рассказываю ему о том, как это странно, когда Вселенная сталкивается со Вселенной и происходит смещение Мироздания. И как мне это непривычно - отвлечься от себя, оставить свои внутренние города и жизнеустройства, отвернуться на несколько секунд от своих вращающихся под сердцем тяжелых планет, чтобы полностью обратиться всем своим существом в его музыку и пустынную стратосферу, где настороженно шныряют чуткие кометы. И я пытаюсь сказать проще - как странно осознавать, что за этой теплой и тонкой кожей - чужой, другой мир, который я так никогда и не изучу до конца. Также, как он не узнает мой. Потому что мы - двое. И как здорово, что мы есть и мы - вот такие.
И я рассказываю ему о нашем с Сашей разговоре. И о том, что он не выходит и, пожалуйста-пусть-так, уже никогда не выйдет у меня из головы.
На что он, в свою очередь, рассказывает мне о том, что мы - ничто иное, как молекулы, из которых состоит чье-нибудь огромное тело. Ну, вот такие вот клеточки. Мы сидим и пьем кофе в центре столицы России. Внутри гигантского существа...
- А ведь он, возможно, даже не какой-нибудь гений. Возможно он - обыкновенный долбоеб. - Усмехается Коля.
А я смотрю на свое отражение в зеркале.
Играет Enya и слышно, как за деревянной рамой старинного окна воет снежный ветер. Я накидываю на плечи пушистый белый шарф. В этот момент на нашем столике догорает свеча, а я жмурюсь, пронизанная в снование себя этим коротким моментом. И теперь он навсегда во мне, как искорка жизни. Еще один неповторяющийся кадр настоящего.