Надо мною только Бог, Зима и северное солнце
Сегодня врач, находясь явно в состоянии преувеличенно-агрессивном, убеждала меня в том, что моя кошка умирает. Я, примерно в таком же состоянии, пыталась убедить ее в том, что я это понимаю. Как дело не дошло до швыряния вещами, я не знаю. Я примерно понимаю, что чувствуют люди, которые нападают на врачей, которые сообщают им: "увы, мы сделали все, что смогли". Нападать я ни на кого не собиралась, но врач, очевидно, ожидала от меня именно этого. Потому что агрессия - это лучший способ справиться с болью.
Мы прожили с ней 14 лет вместе и еще два года раздельно. Она всегда будет для меня первым живым существом, которого я вырастила, о котором заботилась, волновалась. Мы много разговаривали, засыпали в обнимку и солнечными летними днями носились по дачному участку. Я - от прилива чувств, а она - за мной, оставляя дорожки в густой высокой траве, как маленький крейсер.
Я носила ее к ветеринару, когда она заболевала. Давала ей таблетки, ставила уколы и в глубине души знала, что все закончится хорошо. В этот раз я совершенно отчетливо знаю, что все хорошо не закончится.
Если, цитируя одну душевную женщину, рассматривать домашнее животное, как "сосуд для любви", то в Шебе любви мало. Она жила вместе со мной в моей семье, а в моей семье с этим чувством всегда были большие проблемы. В Шебе много ярости, много недоверия и несгибаемого упрямства. Возможно, именно это помогло ей дожить до 16-ти лет, справляясь со всеми сложностями, которых на ее кошачий век пришлось много и много. Но та ее часть, которая вместила в себя ту любовь, которую может дать своему животному ребенок, видящий в своей кошке равную себе личность, а в последствии подросток с его иронично-покровительственным взглядом и уже позже - взрослый, понимающий, что существо рядом с ним - не человек, но все же любимый, важный и нужный, я знаю, была для нее тем жизненным мотором, который работал в ней непрестанно, потому что она знала - она нужна.
Она и сейчас нужна. Но все наши попытки отвоевать ее у смерти, как и попытки миллиона людей, которые не желают отдавать объект своей привязанности небытию, не повлияли на направление происходящего. Все идет так, как идет. От каждого маленького проигранного сражения (попытаться ее накормить, попробовать новое лекарство, перевести на другое лекарство) - новая вспышка боли, как будто все мое, не менее упрямое существо, никак не желает принять и усвоить одну простую мысль - я ничего не изменю, только перенесу срок. И если до этого я видела, что она борется вместе со мной, то теперь я вижу, что она исчезает. Истерается. Не только внешне худеет и теряет вес и шерсть; я почти не чувствую ее руками, когда провожу по ее пушистому боку, по прижатым ушам.
На самом деле надпись в листе назначения "рекомендована эвтаназия" - это очень страшная надпись. Кажется, ничего не вызывало у меня такого бессилия и холодного гнева одновременно очень давно.
Я не очеловечиваю животных, я нахожусь в трезвом уме и понимаю, что срок жизни кошки значительно меньше, чем срок жизни человека. Я знаю цену привязанности и знаю, как дешево, на самом деле, она стоит и как быстро на место потерянных приходят новые нити, по которым текут наши эмоции к тем, кого мы решили любить. В моей жизни были те, кого я искренни и горячо любила, а потом перестала. В моей жизни были те, кого я люблю до сих пор, хотя и не знаю, жив ли еще человек вообще. Для меня есть разница между человеком и животным и она не измеряется в весе или размере любви, она измеряется в том, как много в моей жизни занимает конкретно это создание. Я знаю, что в моей жизни есть те, на кого я могу опираться сердцем и любовь моя делится на десятки лучей, расходящихся и возвращающихся мне обратно взаимностью. Я знаю, что в жизни моей мамы Шеба сейчас занимала большее место, потому что она видела ее каждый день, возвращаясь с работы домой, потому что немалая часть ее чувства была направлена на нее. И поэтому ей сейчас хуже. Наверное. И понимаю, что смерть любимой кошки - это не смерть любимого человека, хотя и последнюю можно перенести довольно легко, если помнить - на самом деле, разлука то не такая и долгая.
Но то, что происходит конкретно сейчас - это тяжело. Она уходит и уход этот долгий. Мне нужно сделать так, чтобы он не был болезненным. Возможно - внять настойчивым просьбам врачей и последовать их ровнодушно-тошнотворному рецепту, потому что на этот раз кажется действительно все. А еще мне нужно как-то поддерживать маму, но я не знаю как, потому что когда я начинаю говорить с ней - я начинаю плакать. Так себе форма поддержки.
Лет восемь назад, когда у Шебы был цистит, один комментатор наехал на меня по поводу того, что кошка - это всего лишь кошка и тратить деньги на ее лечение - бред. И если я вся такая из себя добрая, то лучшее, что я могу для нее сделать - это усыпить. Шебу мы, ясен пень, вылечили.
Собственно, это я к чему... если кто-то жаждет указать мне, что мне делать - прокляну к хуям собачим.
А сейчас мне стоит как-то собраться и заняться экзаменами, что ли.
Мы прожили с ней 14 лет вместе и еще два года раздельно. Она всегда будет для меня первым живым существом, которого я вырастила, о котором заботилась, волновалась. Мы много разговаривали, засыпали в обнимку и солнечными летними днями носились по дачному участку. Я - от прилива чувств, а она - за мной, оставляя дорожки в густой высокой траве, как маленький крейсер.
Я носила ее к ветеринару, когда она заболевала. Давала ей таблетки, ставила уколы и в глубине души знала, что все закончится хорошо. В этот раз я совершенно отчетливо знаю, что все хорошо не закончится.
Если, цитируя одну душевную женщину, рассматривать домашнее животное, как "сосуд для любви", то в Шебе любви мало. Она жила вместе со мной в моей семье, а в моей семье с этим чувством всегда были большие проблемы. В Шебе много ярости, много недоверия и несгибаемого упрямства. Возможно, именно это помогло ей дожить до 16-ти лет, справляясь со всеми сложностями, которых на ее кошачий век пришлось много и много. Но та ее часть, которая вместила в себя ту любовь, которую может дать своему животному ребенок, видящий в своей кошке равную себе личность, а в последствии подросток с его иронично-покровительственным взглядом и уже позже - взрослый, понимающий, что существо рядом с ним - не человек, но все же любимый, важный и нужный, я знаю, была для нее тем жизненным мотором, который работал в ней непрестанно, потому что она знала - она нужна.
Она и сейчас нужна. Но все наши попытки отвоевать ее у смерти, как и попытки миллиона людей, которые не желают отдавать объект своей привязанности небытию, не повлияли на направление происходящего. Все идет так, как идет. От каждого маленького проигранного сражения (попытаться ее накормить, попробовать новое лекарство, перевести на другое лекарство) - новая вспышка боли, как будто все мое, не менее упрямое существо, никак не желает принять и усвоить одну простую мысль - я ничего не изменю, только перенесу срок. И если до этого я видела, что она борется вместе со мной, то теперь я вижу, что она исчезает. Истерается. Не только внешне худеет и теряет вес и шерсть; я почти не чувствую ее руками, когда провожу по ее пушистому боку, по прижатым ушам.
На самом деле надпись в листе назначения "рекомендована эвтаназия" - это очень страшная надпись. Кажется, ничего не вызывало у меня такого бессилия и холодного гнева одновременно очень давно.
Я не очеловечиваю животных, я нахожусь в трезвом уме и понимаю, что срок жизни кошки значительно меньше, чем срок жизни человека. Я знаю цену привязанности и знаю, как дешево, на самом деле, она стоит и как быстро на место потерянных приходят новые нити, по которым текут наши эмоции к тем, кого мы решили любить. В моей жизни были те, кого я искренни и горячо любила, а потом перестала. В моей жизни были те, кого я люблю до сих пор, хотя и не знаю, жив ли еще человек вообще. Для меня есть разница между человеком и животным и она не измеряется в весе или размере любви, она измеряется в том, как много в моей жизни занимает конкретно это создание. Я знаю, что в моей жизни есть те, на кого я могу опираться сердцем и любовь моя делится на десятки лучей, расходящихся и возвращающихся мне обратно взаимностью. Я знаю, что в жизни моей мамы Шеба сейчас занимала большее место, потому что она видела ее каждый день, возвращаясь с работы домой, потому что немалая часть ее чувства была направлена на нее. И поэтому ей сейчас хуже. Наверное. И понимаю, что смерть любимой кошки - это не смерть любимого человека, хотя и последнюю можно перенести довольно легко, если помнить - на самом деле, разлука то не такая и долгая.
Но то, что происходит конкретно сейчас - это тяжело. Она уходит и уход этот долгий. Мне нужно сделать так, чтобы он не был болезненным. Возможно - внять настойчивым просьбам врачей и последовать их ровнодушно-тошнотворному рецепту, потому что на этот раз кажется действительно все. А еще мне нужно как-то поддерживать маму, но я не знаю как, потому что когда я начинаю говорить с ней - я начинаю плакать. Так себе форма поддержки.
Лет восемь назад, когда у Шебы был цистит, один комментатор наехал на меня по поводу того, что кошка - это всего лишь кошка и тратить деньги на ее лечение - бред. И если я вся такая из себя добрая, то лучшее, что я могу для нее сделать - это усыпить. Шебу мы, ясен пень, вылечили.
Собственно, это я к чему... если кто-то жаждет указать мне, что мне делать - прокляну к хуям собачим.
А сейчас мне стоит как-то собраться и заняться экзаменами, что ли.
