Надо мною только Бог, Зима и северное солнце
Что-то нужно такое писать из себя, чтобы расчистить внутреннее пространство, а не захламить его еще больше собственной меланхолией. Я тут последние дни все пытаюсь навести в себе порядок, устроить с самой собой серьезный разговор и у меня есть несколько трудных, но важных вопросов к себе:
Ты вообще видишь, что вокруг происходит? Там красиво часто, любопытно, забавно.
Ты точно хочешь того, что от себя с таким рвением требуешь?
Чего ты вообще-то хочешь?
Вместо этого я, как музыкальная шкатулка из страшного фильма, повторяю "ну давай уже, иди и сделай что-нибудь полезное, давай, давай". Дзынь.
Интересно, что на самом деле скрывается за этим "давай" и что я с таким ажиотажем из себя вытребываю.
***
Грустно думать о том, что задача вершить великие дела на эту осень постепенно сменяется на простую просьбу к себе просто пережить этот ноябрь.
***
Мы с братом шли по ночному центру, возвращаясь с распития алкогольных напитков в "Сеновале" в теплой и дружественной компании, и напугали лошадь, потому что громко шуршали листьями, поддевая их носом ботинка. Листьев было очень много - настоящее море у берега, по щиколотки. Брат набирал охапку и кидал ее мне в капюшон и за шиворот, а потом дома я вытаскивала их у себя из воротника.
Ночь, смазанные на горизонте огни - красные, зеленые и золотые, аллея, усыпанная рыжим мохнатым ковром и дымчатая лошадь в яблоках с мелодичным цоканьем обгоняет нас. А потом шарахается в сторону и удивленно крутит башкой. Оказывается, шорох ее пугает. Мы пропускаем вперед всадников и дальше идем вдоль набережной, взявшись за руки.
Дома тепло (если с самого утра включать обе конфорки), светло и Тюлень. А еще соседка Т. и Маша. Мы почти всерьез обсуждаем не начать ли нам разводить в доме кур. У нас есть несколько шкафов в квартире, встроенных в стену. Один из них в кухне. В нем - полочки. Прекрасный насест.
"А потом приходит время платить за квартиру и ты вручаешь строгой даме Г. Н. корзину яиц и курицу. Извините, денег в этом месяце нет".
Возвращение к натуральному хозяйству и последующему обмену. Тюлень в это время варит глинтвейн с апельсином и поит меня им. Эта осень получается особенно темной и трудной. Я хочу полноценно заняться практикой, но почему-то вместо этого гонюсь за большой деньгой. Большая деньга показывает мне известный жест и скрывается в закате - на работе урезали зарплату, скажем так. На жизнь хватает, но на грандиозные планы уже нет. Впрочем, сил на эти самые планы не хватает тоже. Жду зимы. Жду снегопада и отпуска. Жду Рождества.
Жду нашей с Чеширским поездки в Рим или в любое другое место, где тепло и старинно. Жду, когда брат вернется совсем. В последнее время я постоянно чего-то жду, промахиваясь мимо обижающего меня настоящего. Оно со мной сурово и я не желаю иметь с ним ничего общего. И время предСамайна проходит. А между тем последние листья опадают с деревьев, асфальт всегда черен, а я упрямо езжу на работу на велосипеде, надвинув на самый лоб край капюшона. На светофоре останавливаюсь, смотрю, как над черепичной крышей роятся вороны. Их подхватывает ветром, закручивает в столб влажного воздуха. А у меня в это время в наушниках трек из нового альбома Ataraxia и я думаю, что этого момента мне хватит, чтобы прокормить им ближайшее завтра. А деньги... ну да, они дают какие-то там возможности. Но в первую очередь, конечно, служат мне затычкой для внутренней пустоты, скрученной тряпкой, обрывком рубашки с последнего тела, коим я затыкаю рану в душе. Из раны хлещет моя жизненная сила потоком, мое время и я сама. Но красота никуда не девается. Все проходит, кроме красоты. И вот это свинцовое небо со всполохами синевы в просветах, эта сияющая дымца под ним и черные кляксы птиц, и гротескная музыка, пронзительный голос Франчески - есть.
Какая иллюстративная осень. Время подступающей смерти. Умирать сложнее, чем быть умершей. Я сопротивляюсь этому, я великий деятель. Я требую от себя давать, я совсем не желаю брать. И вот этот глинтвейн и вот эту темную красоту, подступающую ко мне из прошедшего октября, и сон не хочу, и затишье. Сидеть в кровати, обернувшись пледом и чашками я не хочу тоже, я хочу быть и заявлять об этом, смотреть на себя глазами мира, объявляя себя живой. Я сопротивляюсь покою, из последних сил бью руками по поверхности времени, проваливаюсь, ухожу на дно и чувствую пустоту под ногами, под сердцем, под смыслом.
Есть что-то общее между тем, как я в детстве боялась спать и тем, как я не желаю покоя, недвижимости. Это ведь страх смерти, ни что иное.
Прислушиваясь к шепоту со дна себя, я сдаюсь и ухожу в чувственное небытие красоты и тонкого знания.
Ты вообще видишь, что вокруг происходит? Там красиво часто, любопытно, забавно.
Ты точно хочешь того, что от себя с таким рвением требуешь?
Чего ты вообще-то хочешь?
Вместо этого я, как музыкальная шкатулка из страшного фильма, повторяю "ну давай уже, иди и сделай что-нибудь полезное, давай, давай". Дзынь.
Интересно, что на самом деле скрывается за этим "давай" и что я с таким ажиотажем из себя вытребываю.
***
Грустно думать о том, что задача вершить великие дела на эту осень постепенно сменяется на простую просьбу к себе просто пережить этот ноябрь.
***
Мы с братом шли по ночному центру, возвращаясь с распития алкогольных напитков в "Сеновале" в теплой и дружественной компании, и напугали лошадь, потому что громко шуршали листьями, поддевая их носом ботинка. Листьев было очень много - настоящее море у берега, по щиколотки. Брат набирал охапку и кидал ее мне в капюшон и за шиворот, а потом дома я вытаскивала их у себя из воротника.
Ночь, смазанные на горизонте огни - красные, зеленые и золотые, аллея, усыпанная рыжим мохнатым ковром и дымчатая лошадь в яблоках с мелодичным цоканьем обгоняет нас. А потом шарахается в сторону и удивленно крутит башкой. Оказывается, шорох ее пугает. Мы пропускаем вперед всадников и дальше идем вдоль набережной, взявшись за руки.
Дома тепло (если с самого утра включать обе конфорки), светло и Тюлень. А еще соседка Т. и Маша. Мы почти всерьез обсуждаем не начать ли нам разводить в доме кур. У нас есть несколько шкафов в квартире, встроенных в стену. Один из них в кухне. В нем - полочки. Прекрасный насест.
"А потом приходит время платить за квартиру и ты вручаешь строгой даме Г. Н. корзину яиц и курицу. Извините, денег в этом месяце нет".
Возвращение к натуральному хозяйству и последующему обмену. Тюлень в это время варит глинтвейн с апельсином и поит меня им. Эта осень получается особенно темной и трудной. Я хочу полноценно заняться практикой, но почему-то вместо этого гонюсь за большой деньгой. Большая деньга показывает мне известный жест и скрывается в закате - на работе урезали зарплату, скажем так. На жизнь хватает, но на грандиозные планы уже нет. Впрочем, сил на эти самые планы не хватает тоже. Жду зимы. Жду снегопада и отпуска. Жду Рождества.
Жду нашей с Чеширским поездки в Рим или в любое другое место, где тепло и старинно. Жду, когда брат вернется совсем. В последнее время я постоянно чего-то жду, промахиваясь мимо обижающего меня настоящего. Оно со мной сурово и я не желаю иметь с ним ничего общего. И время предСамайна проходит. А между тем последние листья опадают с деревьев, асфальт всегда черен, а я упрямо езжу на работу на велосипеде, надвинув на самый лоб край капюшона. На светофоре останавливаюсь, смотрю, как над черепичной крышей роятся вороны. Их подхватывает ветром, закручивает в столб влажного воздуха. А у меня в это время в наушниках трек из нового альбома Ataraxia и я думаю, что этого момента мне хватит, чтобы прокормить им ближайшее завтра. А деньги... ну да, они дают какие-то там возможности. Но в первую очередь, конечно, служат мне затычкой для внутренней пустоты, скрученной тряпкой, обрывком рубашки с последнего тела, коим я затыкаю рану в душе. Из раны хлещет моя жизненная сила потоком, мое время и я сама. Но красота никуда не девается. Все проходит, кроме красоты. И вот это свинцовое небо со всполохами синевы в просветах, эта сияющая дымца под ним и черные кляксы птиц, и гротескная музыка, пронзительный голос Франчески - есть.
Какая иллюстративная осень. Время подступающей смерти. Умирать сложнее, чем быть умершей. Я сопротивляюсь этому, я великий деятель. Я требую от себя давать, я совсем не желаю брать. И вот этот глинтвейн и вот эту темную красоту, подступающую ко мне из прошедшего октября, и сон не хочу, и затишье. Сидеть в кровати, обернувшись пледом и чашками я не хочу тоже, я хочу быть и заявлять об этом, смотреть на себя глазами мира, объявляя себя живой. Я сопротивляюсь покою, из последних сил бью руками по поверхности времени, проваливаюсь, ухожу на дно и чувствую пустоту под ногами, под сердцем, под смыслом.
Есть что-то общее между тем, как я в детстве боялась спать и тем, как я не желаю покоя, недвижимости. Это ведь страх смерти, ни что иное.
Прислушиваясь к шепоту со дна себя, я сдаюсь и ухожу в чувственное небытие красоты и тонкого знания.
