Надо мною только Бог, Зима и северное солнце
Вырывать из контекста мгновения. Варить себе кофе. Скучать по Тюленю и считать дни до ее возвращения. Буквально вот вспоминать, какое сегодня число и сколько там еще дней до двенадцатого. А ведь не имею привычки следить за датами уже давно.
Слушать и слушать Джулианну Баруик, вспоминать, как гуляла по Рождественскому Таллину энное количество лет назад и была так неистово счастлива, что казалось - плачу внутри себя и слезы, сладкие, как глинтвейн, бегут по сердцу, как сок по часовому механизму, ломая и останавливая его. И время сжималось в точку звезды в космической пустоте, и фонари плавали яблочными дольками в бирюзовом небе над невидимым холодным северным морем. Мой краснокрышевый, сладкий, хмельной городок из крепкого пряника. Мой город-друг, город-любовник. Когда умру - стану призраком, вечно живущим в этом едином моменте: вот мы выходим в зимний темнеющий Кадриопарк и идем по зеленому газону. Зима, а под ногами трава и желтые листья. И капли прошедшего дождя. И фонари отражаются в мелкой ряби канала. И небо всех холодных цветов синевы. а фонари тонут в воде и уходят вверх по холму, как созвездие бесконечной дороги, лестница в небо. Или вот: под ногами камень старинный улиц, черепица крыш и огромные свечи, в половину моего роста. на выходе из магазинов. Когда умру, когда открою глаза после смерти, хочу увидеть их. И окна, украшенные узорами из кованого железа. И местных ведьм. И кошек. И шпили католических храмов.
Жаль признавать - воспоминания живут только один раз (и возможно я та исчезаю безоглядно вместе с ними). Ах если бы я могла заказать их в подарок себе на свой день рождения.
Есть вещи, о которых болезненно думать. И страшно не хочется. А поэтому думать надо. И как-то прожевывать их и уметь переварить и усвоить. Хорошая, качественно-исполненная жизнь по сути состоит из очень простых, не единожды сказанных вещей. Ну там "уходить оттуда, где твоего ухода не заметят; общаться с людьми, которые возвышают твою веру в успех и себя; заниматься только любимыми делами". За каждым из них кроется тысяча маленьких, но значимых "но".
Я больше не хочу поддерживать общения с теми, чьи поступки не понимаю, а они не имеют желания мне объяснять их. Я не люблю манипуляции. Хочешь, чтобы я что-то там про нас и тебя поняла - скажи мне. Просто скажи. Мне не интересно наблюдать твой моноспектакль. Позволить себе эту роскошь могут лишь единицы. По пальцам одной руки могу пересчитать людей, которые будто бы на ровном месте могут начать выебываться, а я, в свою очередь, начну пытаться понять, что же произошло. И переживать. И быть удивительно мягкой. И смотреть настороженно и внимательно-нежно. И задавать вопросы.
Просто потому что именно эти люди не имеют подобного свойства - вести себя так. Ну и потому что я безмерно люблю их, как же иначе. А моя любовь - это вообще штука непростая. То еще сокровище, в общем, как и сама я, подарочек. Я или живу где-то отдельно, или вручаю себя вместе со своей прямотой, вниманием к деталям и необходимостью все выяснять срочно и на ровном месте.
О том, какое именно сокровище моя любовь и как с ней справляться не подготовленным, поговорим подробнее в следующий раз.
Двадцать шестого числа меня поздравило удивительное множество людей. И каждый из этих людей - удивительный. Вот я открываю контакт поздним вечером и вижу двадцать пять сообщений. И читаю в трех из них от очень значимых "я рад/а, что знаю тебя". И удивляюсь. Ну я. Ну по-своему ебнутая, по-своему волшебная. У меня есть злобный пидорас Феликс, с которым знакомы все,у кого карма плохая кому повезло со мной сблизиться. Я его очень люблю и всегда с собой беру. Почти всегда. И у него есть муж Яан. Когда я вырасту, я буду на него похожа. Чуть-чуть. Потому что стать похожей на Яана совсем - это очень трудно. И нужно быть хорошей и умной. Двадцать четыре на семь. А я мудловствую и подтормаживаю. И ленюсь. И забываю о просьбах. И перезвонить. И неделями не навещаю маму. Временами я жадная. В основном - на время и на энергию.
А еще я очень внимательна к окружающим. И не люблю, когда кому-то больно. И я очень стараюсь что-то делать. Постоянно делать для этого мира. Не забывая предусмотрительно спрашивать, как ему, миру, будет лучше и что именно нужно ему от меня - маленькой, глупой и смертной. Я пытаюсь быть смелее с каждым поступком. Я стремлюсь провести каждый день свой и каждый час с пользой. Я очень, правда, очень стараюсь беречь близких. И от себя самой - в том числе.
Я думаю: что все эти люди нашли во мне? Что все это сказочное, невозможное, прекрасное воинство разглядело во мне, большеглазой, испуганной, вкрадчивой?
Перед самым моим отъездом на Ладогу мне пишет Марик. Они с Анджеем приехали из Москвы и хотят видеть меня, и будут рады, и чаем напоят. А мне в шесть утра Брата встречать. Я надеваюкамзол кафтан толстовку, которую сшила мне моя невесомая чудесная silver snow. На ней написано "Демиург" и я в ней похожа на французского солдата. Тюлень вручает мне шпагу, оставшуюся со времен косплеерного прошлого и я всерьез собираюсь бежать так через весь Невский на встречу с ребятами. Но в последний момент передумываю, мне ведь хочется мальчиков увидеть, а не с объективов случайных камер на мир взирать. И я бегу через ночь, через дождь и огни Невского, через мост, который вот-вот начнет оживать и выгнет спину. Вижу Марика, обнимаю его и слышу удивленно-восторженное "о-ох, как нежно-то". А Анджей целует меня в щеку. Потом мы едим одно пирожное на троих и мир вокруг нас собирается в электричество - цветное, плавкое, разноцветное. А я не понимаю, чем заслужила это счастье - видеть их рядом с собой, слушать их разговоры, наблюдать их любовь к себе, к миру, друг к другу. Мне никак не собраться и не сказать им об этом. О том, что они невозможные. Они из другого мира и несут свой мир в этот. И поэтому... Черт, когда-нибудь я скажу.
А шестнадцатого, в час, когда небо становится смущенно-румяным, я спускаюсь к вокзалу и мне навстречу поднимается Брат. И мне все никак не поверить в это и я постоянно смотрю на нее, как будто пытаюсь впечатать ее образ в свой мир, в череду моих обыденных будней. Прорисовать взглядом ее черты на фоне Петербургских домов и желтеющих крон деревьев. И отмечаю, какой красивой она стала. И выжженной. И думаю, что Ладожский ветер должен сдуть с нее пепел. Как со всех, кто переживает за год слишком сложное. И неподъемно-болезное. И если Автор не спит, то так непременно и будет, потому что у таких людей, как мы, все обязательно кончается хорошо.
У нас был год смертей и разлук. Год плаванья брасом среди обломков разбитого корабля. Год, за который мы почему-то все чаще говорили друг другу "я люблю тебя", когда кто-то умирал. А не просто так, как положено близким. Год, за который мы сначала отмечали взросление себя, а потом забили на это. Хреновый, я скажу вам, год. То есть не когда ты такой "о, ребята, хреновый год вышел, давайте выпьем за это", а когда ты приходишь домой, закуриваешь, какое-то время смотришь в отражение себя в немытом стекле и идешь спать. Когда встречаешь брата возле метро вечером и вы говорите об архитектуре и о том, как красива Петроградка в сумерках осени, потому что нет ни желания ни смысла говорить о том, что произошло и происходит. Год, когда научился не рассказывать друзьям о чем-то таком, потому что оно как будто физически отравляет воздух вокруг. И вообще когда научился молчать. Потому что живы - и ладно. Потому что жить - это хорошо. Это много возможностей. И ощущения. И бытие. А не жить - плохо. И важно помнить об этом когда совсем пиздец. Самое важное - продолжать жить во что бы то ни стало. А качество жизни всегда можно выправить. Отлежаться, пережить свою память, оглянуться вокруг и удостовериться, что мир вокруг все еще неистово красив и многообразен.
Год молчания. Год силы. Год превозмогания. Год смерти.
А потом мы сидим на скалистом обрыве. О скалы разбиваются волны и вокруг на многие километры ни души. И полнолуние. И влажный каменный пляж горит серебром. И фиолетовым. И дымчато-серым. Теплый темнеющий воздух над нами разрезают летучие мыши. Воздух влажный, тягучий, края его мгновенно затягивает. Луна огромная, красная и висит над лесом. Мы разводим костер и смотрим на небо. С неба падают звезды. Мы пьем алкоголь и курим табак. И жжем благовонья. Одна седьмая - местным духам: ставим палочку у алтаря. Поливаем камни сладкой настойкой. Бросаем табак в огонь. Ночью Брату снится, как волны Ладоги горят. И солнце горит. И мы горим.
Двадцать шестое. Я смеюсь за весь прожитый год. Ребята устроили мне какой-то потоковый праздник, полный слаженной поддержки и радости. Я чувствую себя любимой. Абсолютно, уверенно, счастливо. Я люблю. В какой-то момент мне кажется, что я ничего не сделала. Ни для праздника, ни для этой любви. Хэй, будний день! Приехали, почти все приготовили, много шутили, смеялись, обнимали меня, дарили красивые и нужные вещи, были интересны себе и друг другу, устроили мне смешной розыгрыш-квест. Я ведь не... я ведь ничего не сделала для этого. Я сидела на кресле (в спинке кресла - та самая шпага), смотрела во все глаза и любила. Молча. Как я умею, блин.
Иногда я говорю себе "не проеби это счастье, дорогая, вокруг тебя лучшие люди, не потеряй их".
И все равно молчу. Я не умею говорить о любви. А зря. Как же зря.
А ведь не всех я еще увидела. Не от всех приняла поздравления с глазу на глаз. Кто-то вот мне еще подарок несет. А кому-то я задолжала праздничный кофе...
Выборг. Солнечный ясный день. Красивые домики, повороты, улочки и дворы. Чеширский Рома и Брат. Я чувствую подступающие симптомы гриппа, но тут же забываю о них, обращенная сердцем к двоим рядом со мной, а мыслями - к чашечке кофе. Вскоре ко мне присоединяется Чеширский и мы ноем на два голоса. Два Гексли устали. У нас болят ноженьки, мы ХОТИМ КОФЕ и пироженку. Терпеливый Габен молча щелкает камерой. Я ощущаю безмятежность. И черт с ними, с физическими проблемами, не до них. На углу огромного, утяжеленного лепнинами дома струны испанской гитары перебирает мечтательный молодой человек. Брат идет стрелять из лука. Чешир рвет нам дикие яблоки с дерева. Яблоки неожиданно вкусные.
Благодать.
На самом деле все мы страшно устали и много курим. Но это уже не кажется ни важным, ни страшным, ни тем более достойным гордости. Страшным кажется Не Успеть. Важными кажутся люди и жизнь. И ты сам. И взятые вершины.
Слушать и слушать Джулианну Баруик, вспоминать, как гуляла по Рождественскому Таллину энное количество лет назад и была так неистово счастлива, что казалось - плачу внутри себя и слезы, сладкие, как глинтвейн, бегут по сердцу, как сок по часовому механизму, ломая и останавливая его. И время сжималось в точку звезды в космической пустоте, и фонари плавали яблочными дольками в бирюзовом небе над невидимым холодным северным морем. Мой краснокрышевый, сладкий, хмельной городок из крепкого пряника. Мой город-друг, город-любовник. Когда умру - стану призраком, вечно живущим в этом едином моменте: вот мы выходим в зимний темнеющий Кадриопарк и идем по зеленому газону. Зима, а под ногами трава и желтые листья. И капли прошедшего дождя. И фонари отражаются в мелкой ряби канала. И небо всех холодных цветов синевы. а фонари тонут в воде и уходят вверх по холму, как созвездие бесконечной дороги, лестница в небо. Или вот: под ногами камень старинный улиц, черепица крыш и огромные свечи, в половину моего роста. на выходе из магазинов. Когда умру, когда открою глаза после смерти, хочу увидеть их. И окна, украшенные узорами из кованого железа. И местных ведьм. И кошек. И шпили католических храмов.
Жаль признавать - воспоминания живут только один раз (и возможно я та исчезаю безоглядно вместе с ними). Ах если бы я могла заказать их в подарок себе на свой день рождения.
Есть вещи, о которых болезненно думать. И страшно не хочется. А поэтому думать надо. И как-то прожевывать их и уметь переварить и усвоить. Хорошая, качественно-исполненная жизнь по сути состоит из очень простых, не единожды сказанных вещей. Ну там "уходить оттуда, где твоего ухода не заметят; общаться с людьми, которые возвышают твою веру в успех и себя; заниматься только любимыми делами". За каждым из них кроется тысяча маленьких, но значимых "но".
Я больше не хочу поддерживать общения с теми, чьи поступки не понимаю, а они не имеют желания мне объяснять их. Я не люблю манипуляции. Хочешь, чтобы я что-то там про нас и тебя поняла - скажи мне. Просто скажи. Мне не интересно наблюдать твой моноспектакль. Позволить себе эту роскошь могут лишь единицы. По пальцам одной руки могу пересчитать людей, которые будто бы на ровном месте могут начать выебываться, а я, в свою очередь, начну пытаться понять, что же произошло. И переживать. И быть удивительно мягкой. И смотреть настороженно и внимательно-нежно. И задавать вопросы.
Просто потому что именно эти люди не имеют подобного свойства - вести себя так. Ну и потому что я безмерно люблю их, как же иначе. А моя любовь - это вообще штука непростая. То еще сокровище, в общем, как и сама я, подарочек. Я или живу где-то отдельно, или вручаю себя вместе со своей прямотой, вниманием к деталям и необходимостью все выяснять срочно и на ровном месте.
О том, какое именно сокровище моя любовь и как с ней справляться не подготовленным, поговорим подробнее в следующий раз.
Двадцать шестого числа меня поздравило удивительное множество людей. И каждый из этих людей - удивительный. Вот я открываю контакт поздним вечером и вижу двадцать пять сообщений. И читаю в трех из них от очень значимых "я рад/а, что знаю тебя". И удивляюсь. Ну я. Ну по-своему ебнутая, по-своему волшебная. У меня есть злобный пидорас Феликс, с которым знакомы все,
А еще я очень внимательна к окружающим. И не люблю, когда кому-то больно. И я очень стараюсь что-то делать. Постоянно делать для этого мира. Не забывая предусмотрительно спрашивать, как ему, миру, будет лучше и что именно нужно ему от меня - маленькой, глупой и смертной. Я пытаюсь быть смелее с каждым поступком. Я стремлюсь провести каждый день свой и каждый час с пользой. Я очень, правда, очень стараюсь беречь близких. И от себя самой - в том числе.
Я думаю: что все эти люди нашли во мне? Что все это сказочное, невозможное, прекрасное воинство разглядело во мне, большеглазой, испуганной, вкрадчивой?
Перед самым моим отъездом на Ладогу мне пишет Марик. Они с Анджеем приехали из Москвы и хотят видеть меня, и будут рады, и чаем напоят. А мне в шесть утра Брата встречать. Я надеваю
А шестнадцатого, в час, когда небо становится смущенно-румяным, я спускаюсь к вокзалу и мне навстречу поднимается Брат. И мне все никак не поверить в это и я постоянно смотрю на нее, как будто пытаюсь впечатать ее образ в свой мир, в череду моих обыденных будней. Прорисовать взглядом ее черты на фоне Петербургских домов и желтеющих крон деревьев. И отмечаю, какой красивой она стала. И выжженной. И думаю, что Ладожский ветер должен сдуть с нее пепел. Как со всех, кто переживает за год слишком сложное. И неподъемно-болезное. И если Автор не спит, то так непременно и будет, потому что у таких людей, как мы, все обязательно кончается хорошо.
У нас был год смертей и разлук. Год плаванья брасом среди обломков разбитого корабля. Год, за который мы почему-то все чаще говорили друг другу "я люблю тебя", когда кто-то умирал. А не просто так, как положено близким. Год, за который мы сначала отмечали взросление себя, а потом забили на это. Хреновый, я скажу вам, год. То есть не когда ты такой "о, ребята, хреновый год вышел, давайте выпьем за это", а когда ты приходишь домой, закуриваешь, какое-то время смотришь в отражение себя в немытом стекле и идешь спать. Когда встречаешь брата возле метро вечером и вы говорите об архитектуре и о том, как красива Петроградка в сумерках осени, потому что нет ни желания ни смысла говорить о том, что произошло и происходит. Год, когда научился не рассказывать друзьям о чем-то таком, потому что оно как будто физически отравляет воздух вокруг. И вообще когда научился молчать. Потому что живы - и ладно. Потому что жить - это хорошо. Это много возможностей. И ощущения. И бытие. А не жить - плохо. И важно помнить об этом когда совсем пиздец. Самое важное - продолжать жить во что бы то ни стало. А качество жизни всегда можно выправить. Отлежаться, пережить свою память, оглянуться вокруг и удостовериться, что мир вокруг все еще неистово красив и многообразен.
Год молчания. Год силы. Год превозмогания. Год смерти.
А потом мы сидим на скалистом обрыве. О скалы разбиваются волны и вокруг на многие километры ни души. И полнолуние. И влажный каменный пляж горит серебром. И фиолетовым. И дымчато-серым. Теплый темнеющий воздух над нами разрезают летучие мыши. Воздух влажный, тягучий, края его мгновенно затягивает. Луна огромная, красная и висит над лесом. Мы разводим костер и смотрим на небо. С неба падают звезды. Мы пьем алкоголь и курим табак. И жжем благовонья. Одна седьмая - местным духам: ставим палочку у алтаря. Поливаем камни сладкой настойкой. Бросаем табак в огонь. Ночью Брату снится, как волны Ладоги горят. И солнце горит. И мы горим.
Двадцать шестое. Я смеюсь за весь прожитый год. Ребята устроили мне какой-то потоковый праздник, полный слаженной поддержки и радости. Я чувствую себя любимой. Абсолютно, уверенно, счастливо. Я люблю. В какой-то момент мне кажется, что я ничего не сделала. Ни для праздника, ни для этой любви. Хэй, будний день! Приехали, почти все приготовили, много шутили, смеялись, обнимали меня, дарили красивые и нужные вещи, были интересны себе и друг другу, устроили мне смешной розыгрыш-квест. Я ведь не... я ведь ничего не сделала для этого. Я сидела на кресле (в спинке кресла - та самая шпага), смотрела во все глаза и любила. Молча. Как я умею, блин.
Иногда я говорю себе "не проеби это счастье, дорогая, вокруг тебя лучшие люди, не потеряй их".
И все равно молчу. Я не умею говорить о любви. А зря. Как же зря.
А ведь не всех я еще увидела. Не от всех приняла поздравления с глазу на глаз. Кто-то вот мне еще подарок несет. А кому-то я задолжала праздничный кофе...
Выборг. Солнечный ясный день. Красивые домики, повороты, улочки и дворы. Чеширский Рома и Брат. Я чувствую подступающие симптомы гриппа, но тут же забываю о них, обращенная сердцем к двоим рядом со мной, а мыслями - к чашечке кофе. Вскоре ко мне присоединяется Чеширский и мы ноем на два голоса. Два Гексли устали. У нас болят ноженьки, мы ХОТИМ КОФЕ и пироженку. Терпеливый Габен молча щелкает камерой. Я ощущаю безмятежность. И черт с ними, с физическими проблемами, не до них. На углу огромного, утяжеленного лепнинами дома струны испанской гитары перебирает мечтательный молодой человек. Брат идет стрелять из лука. Чешир рвет нам дикие яблоки с дерева. Яблоки неожиданно вкусные.
Благодать.
На самом деле все мы страшно устали и много курим. Но это уже не кажется ни важным, ни страшным, ни тем более достойным гордости. Страшным кажется Не Успеть. Важными кажутся люди и жизнь. И ты сам. И взятые вершины.